В запредельной синеве. Карме Риера

сеньору наместнику, не правда ли, дон Себастья?

      – Она – тетка моей тетки, отец Феррандо. Со мной же, если вы это имеете в виду, она не состоит в родстве. Увы, я не сделан из одного теста со святыми… – прибавил он, смеясь.

      – Прежде чем созреть, любой плод зелен, дон Себастья! – сказал отец Аменгуал. – Вы же не хотите уверить нас, что замешены из дьявольского теста – все равно мы не поверим. И если мне будет позволено…

      Хронист Анжелат пристально глядел в окно кельи, стараясь рассмотреть, нет ли какой-нибудь шебеки или галеры там, вдали, в той ультрамариновой синеве прямо у линии горизонта, в то время как отец Аменгуал читал:

      «Esta serenísima perla y muy preciosa margarita, encerrada en la concha o religioso claustro se formó con el rocío celestial que Dios Padre Todopoderoso directamente le otorgó y era tanta su celo que por obedecer con mayor prontitud a la maestra de novicias saltó por una ventana para acudir con mayor rapidez al patio donde se la requería sin hacerse daño alguno, aunque la distancia medía seis varas, cosa que la madre abadesa tomó por muy milagrosa, pues parecióle que los ángeles del cielo hubieron de sostenerla…»[80]

      – Слава Богу, что она приземлилась на ноги, а не ударилась головой, – воскликнул дон Себастья с усмешкой, – не то мы преждевременно лишились бы ее святости…

      Все засмеялись, и никто ему не попенял за подобные шутки – племяннику наместника короля дозволено больше, чем другим.

      «…Otras veces, cuando la llamaban obedecía tan presto que si estaba hablando dejaba la palabra a medias, a medias la labor y hasta los pasos… En cuanto a las otras virtudes, todas las practicó, especialmente aquellas que tenían que ver con la mortificación de los sentidos. Así, para que las comidas le supieran mal y tuvieran el peor sabor, mezclábalas con trozos de naranjas agrias y ajenjos…»[81]

      – Я бы на это не сподобился, – прервал чтение хронист и сообщнически подмигнул Себастья Палоу.

      «Не думаю, чтобы все эти грубые подробности очень понравились дядюшке, – размышлял кабальеро Палоу. – А вот тетушке… кто знает… Она такая набожная! Даже заказала картину с изображением достопочтенной родственницы… И она ее получит, это точно… Однако если и вправду, как она обещала, я буду сопровождать ее в Рим… Это отличный предлог, чтобы оказаться в Италии… Ливорно… Пере Онофре говорит, что она живет затворницей, почти нигде не бывает… «No duda amor en cual su color sea / Blanca es el alba y Blanca es la aurora…»[82] Ему стоило большого труда срифмовать эти строчки, но теперь они уже были отправлены адресату.

      «…A los quince años después de tomar el hábito decidió que no levantaría más los ojos del suelo, a no ser para fijarlos en su Esposo Sacramentado. Su humildad era tanta que le oyeron decir que sentía verse amada por las religiosas y quisiera que nadie se acordase de ella ni la apreciase porque se reputaba por la criatura más vil y de peores inclinaciones del mundo. Menos que basura quisiera ser y que todas las criaturas me aborreciesen.!Cuánta pena tengo, cuando veo que todos me aman! Lo que quisiera es ser aborrecida de todos y olvidada igual que mi Esposo es aborrecido y olvidado de las almas…»[83]

      – Все мы должны учиться у сестры Нореты! – воскликнул судебный следователь – ему уже было невмоготу слушать жизнеописание достопочтенной, которое отец Аменгуал зачитывал то торжественно и театрально, словно во время проповеди, то голосом глухим и каким-то загробным, будто сама святая обращалась к слушателям. Так что все едва не лопнули от смеха, когда он слащаво произнес: «Menos que basura quisiera ser y que todas las criaturas me aborreciesen…»[84]

      – Думаю, вы, ваше преподобие, проделали огромную работу, – подхватил хронист Анжелат. – Я полагаю, вы опубликуете свой труд и на латыни? Я бы посоветовал поступить именно так. Моя «История Майорки» увидит свет на этом восхитительном языке, которому остальные лишь пытаются подражать. А вы никогда не пробовали писать стихи на латыни,

80

«Эта чистейшая и драгоценнейшая жемчужина, заключенная в раковину, сиречь в монастырь, взросла, омытая пролитой на нее Божьей росой. Усердие ее было столь велико, что, дабы получше выполнить просьбу начальницы над послушницами и побыстрее выйти в патио, она прыгнула из окна и приземлилась, нисколько не причинив себе вреда, хотя и пролетела шесть вар. Матушка аббатиса расценила сие как великое чудо, ибо ей показалось, что небесные ангелы поддержали девушку…» (исп.). Вара – мера длины, равняющаяся от 771 до 912 м в разных областях.

81

«Иной раз, когда ее призывали, она приходила так быстро, что ежели пребывала за беседой, то обрывала ее на полуслове, бросала она также тогда любое дело, даже ежели это было для нее затруднительно… Что же до остальных добродетелей, то она в себе развивала все, особливо же те, которые касались умерщвления чувств. Так, дабы еда ее не соблазняла и дабы ухудшить ее вкус, она добавляла в нее кусочки кислых апельсинов и горькую полынь…» (исп.)

82

Не сомневается любовь, которой цвет такой,

Что бел и пред рассветом, и утренней зарей (исп.).

83

«…В пятнадцать лет, надевши монашью рясу, решила она, что отныне обратит свой взор к небесам лишь затем, чтобы воззреть на своего Священного Жениха. Смирение ее было столь велико, что слышали, как она говорила: я чувствую, что монахини любят меня, а хотела бы, чтобы никто не помнил обо мне и не уважал меня. Ибо она считала себя самым ничтожным и самым греховным созданием на земле. Я бы хотела быть хуже отбросов, чтобы все живое меня ненавидело. Как тяжко мне видеть, что все меня любят! Я бы хотела, чтобы все меня возненавидели и позабыли, как Жениха моего возненавидели и позабыли все души…» (исп.).

84

«Я бы хотела быть хуже отбросов, чтобы все живое меня ненавидело…» (исп.).