Записки врача. Викентий Вересаев

за другим выслушиваем ее. Я старался смотреть на нее глазами врача, но я не мог не видеть, что у нее красивые плечи и грудь, я не мог не видеть, что и товарищи мои что-то уж слишком интересуются предсистолическим шумом, – и мне было стыдно этого. И именно потому, что я чувствовал нечистоту наших взглядов, мне особенно больно становилось за эту девушку: какая сила заставляет ее обнажаться перед нами? Пройдет ли для нее все это даром? И я старался прочесть на ее красивом, почти еще детском лице всю историю ее пребывания в нашей клинике, – как возмутилась она, когда впервые была принуждена предстать перед всеми нагою, и как ей пришлось примириться с этим, потому что дома нет средств лечиться, и как постепенно она привыкла.

      На амбулаторный прием нашего профессора-сифилидолога пришла молодая женщина с запискою от врача, который просил профессора определить, не сифилитического ли происхождения сыпь у больной.

      – Где у вас сыпь? – спросил профессор больную.

      – На руке.

      – Ну, это пустяки. Бывшие фурункулы. Еще где?

      – На груди, – запнувшись, ответила больная. – Но там совсем то же самое.

      – Покажите!

      – Да там то же самое, нечего показывать, – возразила больная, краснея.

      – Ну, а вы нам все-таки покажите; мы о-чень любопытны! – с юмористическою улыбкою произнес профессор.

      После долгого сопротивления больная наконец сняла кофточку.

      – Ну, это тоже пустяки, – сказал профессор. – Больше нигде нет? Скажите вашему доктору, что у вас нет ничего серьезного.

      Тем временем ассистент, оттянув у больной сзади рубашку, осмотрел ее спину.

      – Сергей Иванович, вот еще! – вполголоса произнес он.

      Профессор заглянул больной за рубашку.

      – А-а, это дело другое! – сказал он. – Разденьтесь совсем, – пойдите за ширмочку… Следующая!

      Больная медленно ушла за ширму. Профессор осмотрел несколько других больных.

      – Ну, а что та наша больная? Разделась она? – спросил он.

      Ассистент побежал за ширму. Больная стояла одетая и плакала. Он заставил ее раздеться до рубашки. Больную положили на кушетку и, раздвинув ноги, стали осматривать: ее осматривали долго, – осматривали мерзко, гнусно.

      – Одевайтесь, – сказал, наконец, профессор. – Трудно еще, господа, сказать что-нибудь определенное, – обратился он к нам, вымыв руки и вытирая их полотенцем. – Вот что, голубушка, – приходите-ка к нам еще раз через неделю.

      Больная уже оделась. Она стояла, тяжело дыша и неподвижно глядя в пол широко открытыми глазами.

      – Нет, я больше не приду! – ответила она дрожащим голосом и, быстро повернувшись, ушла.

      – Чего это она? – с недоумением спросил профессор, оглядывая нас.

      В тот же день, вечером, ко мне зашла одна знакомая курсистка. Я рассказал ей описанный случай.

      – Да, тяжело! – сказала она. – Но в конце концов, что же делать? Иначе учиться нельзя, – приходится мириться