Письма мёртвой Ксане. Евгений Петропавловский

никогда.

      – Так тебе только кажется, браток.

      – Это из-за писем, что ли?

      – Может, и так.

      – Ты за ними явился? – Андрей, протянув руку, коснулся кончиками пальцев края раскрытой картонной папки.

      – На хрена мне они. Что было, то прошло да быльём поросло. Дело же не в этой пробляди. У меня таких, как она, могло быть хоть десять штук, если б я всё правильно про жизнь понимал.

      – А как же любовь? Ведь была?

      Теперь Андрей понял, что показалось ему таким знакомым. Не сам голос. А то, как Солдат разговаривал. Эти повышенные тона свойственны всем артиллеристам. Они ведь глохнут от постоянной орудийной пальбы, потому и вырабатывается манера всюду орать.

      – Любовь… – вздохнул собеседник. – Была попервоначалу. Была, да только сплыла, как лёд по реке… Ты видел её старухой, Ксану-то мою?

      – Ну.

      – Вот тебе и ну. Кто ж такое безобразие сможет любить, сам посуди. Разве старикан какой, лишённый ума и зрения. А я молодой совсем, это было бы ненормально.

      – А как же тогда люди женятся и потом старятся вместе, и всё такое?

      – То – вместе. Разные вещи… Она, браток, тоже могла мыслями со мной остаться. Получился бы совсем иной коленкор. Да ну её в жопу – разве не о чем больше говорить, кроме этой профуры… Думаешь, твоя лучше? Или, считаешь, ждала бы с войны – хоть пять, хоть десять лет?

      – Вряд ли.

      – Вот и я о том же. Или скажешь, что неправильно это?

      – Не знаю.

      – А я теперь знаю. Всё правильно.

      – Это почему же?

      – Потому, браток, что на войне человек готовится к смерти – хоть и не сразу понимает, но ему уже ничего не надо. Ведь в смерти он одиноким остаётся. Да ты и сам видел, верно? Некогда человеку вспоминать о близких, когда его уже от боли и от земли не оторвать, и кровь, и говно с мочой из него вытекают… Конечно, это только в самом конце. А вначале мы другие были, не только о себе думали, когда шли под пули.

      – Я тоже – не только о себе. Если б матери не были нужны деньги на лечение, вряд ли поехал бы в Бендеры. Правда, это была только первая моя война… И не воевать я ехал. Да и матери деньги не пригодились, умерла она незадолго до моего возвращения.

      – Эх, браток. Не найдёшь на свете человека, чтобы просто так отправился на войну, из одного голого удовольствия. Каждый старается измыслить себе какое-никакое оправдание.

      – Может, и верно ты говоришь. Ведь второй раз меня в наёмники никто не гнал. Просто я ничего больше не умею – вот и двинул в Боснию. Ну, ещё было обидно за братьев-славян.

      – За славян? Можно, конечно, и за них. А я вначале просто за Родину шёл. И за товарища Сталина. А потом – за угнетённую Европу. Да хоть бы и за весь пролетариат земного шара – какая разница? Ты же видел, смерть всех выставляет под одну планку. Вот, к примеру, на Украине партизаны прихватили двух полицаев: те со своими семьями не успели драпануть. Так полицайских супружниц сразу пустили по кругу, а самих прихвостней немецких рядом кончали – да старались, чтоб подольше они отходили…