Национальный предрассудок. Группа авторов

незначительные. Увы, чтение, прогулки и сон длятся не 24, а лишь 18 часов. Я ужасно копаюсь и никак не могу кончить вещи, начатые лет двадцать назад. Вот Вам «Наес est vita solutarum»[49]…Непременно нежно от меня кланяйтесь доктору Арбетноту, мистеру Конгриву и Гею…

      Всегда преданный Вам, покорный Ваш слуга

Д. C.

      Никогда не ставлю свою подпись – et pour cause[50].

* * *

      Найтли Четвуду[51]

      27 мая 1725 г.

      Сэр, место, где я живу[52], находится в восьми милях от почты, поэтому письмо это уйдет к Вам, может статься, не раньше чем через несколько дней. Слух, по счастью, на некоторое время ко мне вернулся – во всяком случае, настолько, чтобы не обременять тех, с кем я беседую, – впрочем, хвастаться когда-нибудь острым слухом мне придется едва ли. Всякий день до смерти боюсь рецидивов, к чему готовлю себя как могу, и не зря: зрение мое таково, что я не разбираю мелкого шрифта и не могу читать при свечах. Если я вдобавок еще и ослепну, то сделаюсь очень осанистым, мудрым и совершенно никчемным существом. Погода последнее время столь ужасна, что мне ни разу не удалось прокатиться верхом, и все мое развлечение – это наблюдать (и надзирать) за тем, как работают ирландцы. Живу я в лачуге, в совершенно глухом месте. Однако есть в этом даже своя прелесть. Я корчую деревья, таскаю камни, борюсь с неудобствами убогого жилища, отсутствием провизии и воровской сущностью здешнего люда.

      Мир я ненавижу оттого, что становлюсь совершенно для него непригоден; я мог бы обрести счастье лишь при условии, что никогда не вернусь в Дублин, не буду ничего знать об этом городе и о том, что в нем происходит. Я вижу, Ваши враги взялись за Вас всерьез, – сочувствую. Я не согласен с философами: после здоровья богатство занимает в жизни человека самое важное место. Ведь жизнь – пустяк, и недостаток репутации с лихвой возмещается наивностью; разорение же делает человека рабом; нищенствовать не в пример хуже, чем потерять жизнь или доверие, ибо мы не заслуживаем ни того ни другого. А потому я более всего сокрушаюсь, что по недомыслию промотал все, что скопил на проклятую стену…[53]

* * *

      Александру Поупу

      Дублин,

      26 ноября 1725 г.

      Сэр, я бы ответил раньше, если б лихорадка не свалила меня и не продержала в постели больше двух недель. Теперь я начинаю заранее оправдываться, поскольку, надеюсь, наша встреча вскоре состоится, и я должен не ударить лицом в грязь; кстати, о лице: если при встрече Вы меня не узнаете, Вам достаточно будет взять любое из моих писем и сравнить с моим лицом, – ведь и лицо человека, и его письма – равно двойники души. Боюсь, я неясно выразился, но в любом случае ничего плохого сказать не хотел; вдобавок не переношу кляксы. Перечитываю Ваше письмо и ясно вижу, что и Вы пишете то же самое, только более связно. Передайте, прошу Вас, лорду Болингброку, что я был бы только рад, если б его вновь отправили в ссылку, – тогда он опять, как

49

«Такова одинокая жизнь» (лат.).

50

и не случайно (фр.).

51

Найтли Четвуд – землевладелец, переселившийся из Англии в Ирландию; друг Свифта; с 1714 по 1732 г. Свифт написал ему 58 писем – больше, чем любому из своих многочисленных корреспондентов.

52

С апреля по октябрь 1725 г. Свифт гостит в Килка-Хаус у Томаса Шеридана (1678–1738) – учителя, проповедника, деда драматурга и политика Ричарда Бринсли Шеридана (1751–1816). В доме Т. Шеридана, одного из самых своих близких ирландских друзей, Свифт писал «Гулливера», задумал «Письма суконщика».

53

Аллюзия на библейскую историю о винограднике Навуфея (3-я Цар., 21; 4-я Цар., 9).