Элегiя на закате дня. Олег Красин

превосходство? Над кем?

      Денисьева встала, отошла в угол, где висела маленькая иконка и принялась молиться, истово нашептывая слова, обращенные к Всевышнему. «Боже, прости меня, грешную».

      Но Тютчев, на самом деле, не дремал. Сквозь неплотно сомкнутые веки он видел расплывающуюся фигуру Лели, слышал ее тихий, как журчание ручья, шепот и чувствовал себя капризным, эгоистичным мальчишкой, с которым все носились, оберегали, покой которого лелеяли. И почему он не такой как все? Почему так легко влюбляется и так же быстро охладевает?

      В прошлом году, когда она особенно горячо настаивала на его разводе с Эрнестиной Федоровной, он обманул ее самым грубым образом, сказав, что женат в третий раз, а на четвертый брак церковь согласия не даст. Леля была очень религиозна, и он не сомневался, что церковный запрет для нее будет непреодолимым.

      Ему до сих пор неприятно за тот тяжелый, неискренний разговор, он ведь соврал любящей женщине. Но что ж оставалось делать в его положении? Что предпринять? Всерьез разводиться? Но ни тогда, ни сейчас он на это бы не пошел. Даже после рождения дочери от Лели.

      Чего греха таить, у него нет-нет, да и закрадывались осторожные, трезвые мысли: а вдруг это ненадолго, вдруг, через месяц, через три, через год, они расстанутся. Такое уже бывало с прежними его увлечениями – романы в светском обществе столь же быстротечны, как Нева, стремительно несущаяся мимо гранитных берегов.

      К тому же, у него, у Тютчева, до сих пор была тайна, которую он не доверял никому, и только Щука знал о ней. В одном из заграничных путешествий, когда Тютчев исполнял миссию дипломатического курьера, он завел интрижку с некоей девушкой низкого положения – белошвейкой или гувернанткой. Звали ее Гортензия Лапп и, кажется, она была швейцаркой.

      Он, конечно, хотел быстро покончить с этой ненужной связью, но Гортензия забеременела, и ему пришлось перевезти ее в Россию, в Петербург. Здесь она родила мальчика, названного Николаем. Потом еще одного – Дмитрия. Но все это случилось до Денисьевой. Да и привязан он к Гортензии особенно не был, только давал деньги на содержание, чтобы хоть немного чувствовать себя порядочным человеком.

      Тютчев уже полностью открыл глаза и задумчиво смотрел на молящуюся Лелю.

      Она храбрится, хочет показать себя сильной. Но он-то знает, что она слаба – все женщины слабы, а женщины, не защищенные мужниной спиной, его силой и авторитетом, слабее вдвойне. Ее большие глаза, хотя и полны любви, но все же не могут скрыть от него правды – она страдает по-настоящему. Но что можно здесь поделать? Он поэт и потому тоже слаб.

      Ему было ее жалко, и он точно знал, что Леля жалеет его. Они жалели друг друга, словно люди, жизнь которых не удалась, словно два глубоко несчастных человека, которые сошлись вместе только ради того, чтобы помочь друг другу и поддержать в трудную годину. Однак это не было правдой, ибо они были счастливы по-своему. Каждый из них мог дать другому то, что у него имелось в избытке – Леля дарила любовь, а он дарил ей свое внимание и, конечно,