Мой сводный кошмар. Наталья Ручей

своей руки из моей.

      Мне нравился парк в этот день. Нравилось бродить у пруда, по которому плыли жирные серые утки. И нравилось понемногу вытягивать из своей собеседницы то, чем она ни с кем не делилась, – как ей в голову приходят истории.

      – Боишься, что, пока отсыпаешься, какой-то голос нашепчет мне взять нож и так же, как ты, бесцеремонно войти на чужую территорию? – смеется она, потом спохватывается. – Прости. Мы же решили попытаться начать все заново.

      Я не поправил ее, хотя и заметил ошибку.

      Я не предлагал начинать все заново.

      Всего лишь предложил притвориться.

      И я не выпустил ее ладонь, когда она захотела пройтись к пруду, хотя и видел, что там грязно, сыро после недавнего дождя, и вся эта грязь потом будет в машине. Плевать. Спустился с ней вместе, смотрел на выводок пернатых, которым до нас не было дела. И до нас, и до того, о чем говорила Алиса.

      Слушал ее и хренел. Торчать за компом по пять-восемь часов, чтобы написать то, что можно прочесть за пару минут. И то, над чем кто-то, как я, может тупо поржать.

      – Ты кому-нибудь показываешь то, что пишешь? – спрашиваю, с удивлением чувствуя, что начинаю закипать при одной только мысли о хейтерах, которые могут уже ее доставать.

      – Мама и сестра знают, что я что-то пишу, – пожимает плечами. – Подруги – нет, они вообще не читают. Их трудно заставить прочесть даже то, что задают в школе, так что… Ты – мой первый читатель.

      Пока я обдумываю, как деликатней соврать, что у нее все не так плохо, она добавляет:

      – Единственный и, скорее всего, последний.

      И все мои благие намерения, все мысли про ложь во спасение рушатся от этих слов и ее быстрого серьезного взгляда.

      Понимаю, что она говорит об историях, а мозг воспринимает ее слова как признание.

      Мне.

      Единственный и последний…

      Смотрю на ее губы, так пристально смотрю, что глаза начинает резать, как будто в них бросили горсти песка.

      А потом поднимаю руку и провожу пальцем по ее нижней губе, которая податливо приоткрывается, и…

      Блядь!

      Опускаю ладонь, соврав, что мне что-то там показалось. И, жестко сжав ее руку, разворачиваюсь и тяну в сторону сладкой ваты.

      Она смеется, не понимая, куда мы спешим.

      А я сжимаю ее ладонь еще чуть сильнее, заставляя ее практически бежать за собой, как это делают родители с маленькими детьми. Так проще. Дурь выходит из головы. И да, так легче вспомнить, что она действительно еще маленькая.

      Слишком маленькая для того, что пронеслось в моих мыслях, когда ее губы расслабились под натиском моих пальцев.

      Я покупаю большой белый моток сладкой ваты, машинально передаю Алисе. А потом оборачиваюсь, натыкаюсь на ее расслабленную улыбку и беру петуха на палочке и шарик в придачу.

      – Зачем? – смеется она, ничего не понимая.

      Вручаю все ей и, пока мы идем к машине, смотрю на какое-то непонятное животное, которое парит в воздухе над ее головой.

      – Полина уже вышла из детского возраста, – говорит она.

      – Черта с два, – ворчу я угрюмо.

      И