Половинка чемодана, или Писателями не рождаются. Галина Врублевская

целым, а потом начинает дробиться и дробиться, до той поры, пока не настанет пора собрать все свои раздробленные части и вновь стать целым. Но ты не перебивай! Тебе было несколько месяцев, когда началась демобилизация военнослужащих, и твоя мама засобиралась на родину, в Ленинград, где оставались её родители – твои бабушка с дедом. Она ехала поездом…

      Я тряхнула головой, заметив, что разговариваю вслух сама с собой. И решила просто молча записывать, как оно всё было.

      Мама часто рассказывала мне о той, первой в моей жизни, поездке. Она поехала в Ленинград со мной на руках, а отец остался на Урале, хотя обе мы с ней уже носили его фамилию – Красновы. Мне было тогда несколько месяцев. По неведомой мне причине отец почти сразу отстранился от семьи, а в скрижалях моей судьбы этот факт записан как беспричинное невезение.

      Отец, Краснов Владимир Дмитриевич (фото 50-х)

      В первые послевоенные годы железнодорожные поездки являлись настоящим преодолением. Даже если у пассажира имелся билет, втиснуться в вагон оказывалось невозможным. Мне легко вообразить обстановку посадки по советским кинофильмам. Покосившееся здание станции; трава, проросшая сквозь гравий среди шпал железнодорожной колеи, затоптанная сапогами и ботинками людей, жаждущих занять своё место в поезде. Пыхтит клубами пара готовый тронуться с места паровоз. Висящие гроздями на ступенях вагонов пассажиры: солдаты с вещмешками, женщины с чемоданами, старики. Сильные отталкивают слабых, залезая в вагон чуть ли не по головам! Моя худенькая, небольшого роста, мамочка в великоватой ей шинели, с вещмешком на плече и грудным ребёнком – со мной – на руках не может даже приблизиться к ступеням вагона, куда пытаются втиснуться всё новые люди.

      И тут какой-то солдат берёт у неё туго спелёнатого младенца и, высоко подняв меня над головами гудящей толпы, передаёт свёрток другим людям. Я плыву маленьким дирижаблем над людскими головами. Ближайший к составу человек тянется на цыпочках к приоткрытому окошку вагона, чтобы впихнуть в него ребёнка. Другие добрые руки втаскивают меня через окно в купе. Теперь и у мамы появляется свобода действий – её подталкивают в спину, в рюкзак, к двери вагона. Она хватается за поручни и втискивается на нижнюю ступеньку лестницы.

      Минута-другая, мамочка продвигается через битком набитый коридор в сторону отсека, где лежит поперёк жёсткой полки и заходится в плаче её ребёнок. Наконец она вновь берёт дочку на руки и прижимает к себе подвижный свёрток.

      Иногда я пытаюсь представить, что было бы, если б поезд тронулся, а мама не успела бы втиснуться в вагон. Совсем по-другому сложилась бы моя судьба. Может быть, детдом или случайная опекунша в дальнем захолустье – даже страшно подумать! Но случилось лишь несколько сумасшедших дней в переполненном людьми вагоне старого образца, с узкими окошками, без удобств и отопления. Но всё же это лучше, чем ехать в «теплушке» – памятном маме по годам войны грузовом вагоне. Наконец мы в Ленинграде. И это настоящее везение: добрались благополучно! Мы дома у бабушки с дедушкой – в двух смежных комнатах большой