Hotel California. Нико Кавакидзи

так лучше? – спросил я, убрав его в сторону.

      – Немного, да, но он все равно начинает немного меня беспокоить. Я его уберу и хочу, чтобы ты запомнил, как это нужно делать.

      Она спустилась к моему пенису и поцеловала его. В одно мгновенье меня всего охватило сильное наслаждение, которое сопровождалось ее нежными толчками. Внутри было так тепло и мягко, что я кончил второй раз.

      – Так стало легче? – невозмутимо спросила девушка и легла всем телом на мою грудь.

      – У тебя отлично вышло, что ощущение не покинет меня.

      – Умница. Помни об этом или, пожалуйста, не думай обо мне дурно.

      – Обещаю тебе.

      И почему она хотела, чтобы я помнил об этом? Почему они все хотели, чтобы я их помнил? В последние недели я часто задавался этими мыслями, когда приходилось садиться за холст. Может, с ним было что-то связано. Но что это за связь? Почему я не могу ее вспомнить?

      Тем временем я был уверен в одном: я – Исумара Кановаки, сейчас май 1985 года, и я преподаватель школы искусств в университете. В студии стоял мольберт с банкой свежих кисточек. Теперь я вспомнил: на холсте нужно было расписать основные черты Возрождения, хотя сейчас это прожженный холст, который всего лишь какой-то «пингвин или большой кратер».

      В одной из комнат зазвонил телефон.

      – Да? – спросил я, потушив сигарету.

      – Исомуро, это Рюцике. Только не говори, что весь день расписывал холсты или занимался бездельем. – С радостью в голосе спросила девушка.

      – Я весь день расписывал холсты и занимался бездельем.

      – М-да, что-то мне это не нравится…неужели так и не будешь праздновать?

      – Погоди, Рюцике, сегодня что-то отмечаем?

      – Совсем, однако, ты перетрудился. – звонко всплеснула Рюцике. – Сегодня день рождения.

      День рождения? Так, постарайся вспомнить, у кого сегодня рождение. Рюцике? Мицуморо? Или у нашего императора?

      – Слушай… Рюцике, напомни, а у кого сегодня праздник? – спросил я, все ожидая, как Рюцике окинет меня своим возмущением. – Если у императора, то мы не сможем выразить ему свои поздравления. Ты же знаешь.

      – Дурак ты, Исумара! – вспылила Рюцике. – У тебя сегодня день рождения. Вспомнил? Рождения!

      Значит, мне теперь 27 лет. Что же, неплохая дата для порыва новых красок. В таком возрасте Пикассо написал одну из своих первых работ с изображением меланхоличного старика, которая обрела успех в провинции.²¹ Может, и мое время еще настанет.

      Мы договорились сходить на выставку раннего периода Эдо, что проходила в студии одного известного японского художника. С ним я не был знаком, но, наверное, он имел возможность побывать в Чикаго и узреть своими глазами работы Пикассо.

      Подобным образом я имел возможность познакомиться с Рюцике два месяца назад. Я встретил ее на выставке, посвященной зарождению живописи в Древнем Востоке. Говорили с ней о Саргоне, Нармере и сошлись в этом некоторым расположением друг к другу. Однако все эти два месяца не давали мне покоя в том, что