Студентки 90-х. Наталья Мамонова

утонченные. Линии рисовались определенно правильно, без утолщений и округлений. Выразительность ему придавала легкая смуглость и аккуратная щегольская прическа будто только что уложенных в парикмахерской черных волос.

      Санди же внешне словно размазали. Очертания его будто расплывались, набросанные небрежными, легкими штрихами. Этот пробный эскиз представлялся каким-то размытым пятном, до умиления мягким, светлым и добродушным. Светло-русая копна волос пышно и в беспорядке покоилась на его голове, будто он недавно с кем-то по-приятельски поборолся.

      Сравнение обоих было невольно: Йонеса словно ваяли, Санди словно лепили. Одного подтачивали, а другого забыли.

      Из-за того, что Йонес сидел подле меня почти вплотную, вынуждая исподтишка – чтобы не вызвать чьих-то подозрений – коситься на него, в качестве объекта наблюдения он мне не подходил: от частого сведения зрачков в крайнее право я могла бы заработать косоглазие. Да и глазные мышцы уже порядочно устали, когда длился процесс ознакомления с кандидатурами.

      Санди же располагался прямо напротив через парту – и любезно предоставлялся самому естественному обширному наблюдению.

      Тем и решился мой выбор, который позволил мне не морочиться, кого же мне выбрать.

      Я еду в гости в подруге в Подольск.

      Сначала украдкой, таинственно бросала я на Санди невинные взоры, которые ловились им как бы невзначай. Я как бы случайно поймалась им снова и снова. Демонстративно таясь и, вдруг уличенная, я намеренно смущалась, спешно отчаянно отводила умиленные глаза и потупляла взор. Санди до моего заигрывания из троих девушек никого не выделял, обегая взглядом каждую поровну, словно боясь кого-либо обидеть и этим взором почтительно осведомляясь, довольны ли мы его вниманием. Взгляд его бегал от одного пристанища к другому, как погоняемый и загнанный, но выносливый Фигаро. Ну, просто милашка и душка.

      В своей смазливости, несмотря на любовные неудачи и отсутствие альковных похождений, я не уничижалась. И теперь вдруг твердо уверовала в свою неотразимую неповторимость: я вдруг ощутила мощный прилив сил. Мне показалось, что я все смогу. И человек, которого я хотела вдруг охмурить, вдруг даже показался мне жалок, – вот какой сильной я вдруг стала. Сознание своего значения, величия перед каким-то там Санди, – подняло меня в самомнении и сделало царицей положения. Я еще не торжествовала, нет. Но уже не сомневалась, что победа принадлежит мне. Что властвовать, ликуя, буду я!

      Мне удавалась невинная, бескорыстная девочка с наивными глазами. Я осознавала это, будто в грудной крепости моего объекта притаился собственный мой лазутчик и сигналами радировал мне.

      Ошеломленный, догадываясь, насколько я проникнута им, Санди уставился немо на меня.

      Пораженный догадками, он просто окаменел, потеряв всякую живую способность: ни двинуться, ни молвить он не мог.

      Санди