Перемирие. Роман Корнеев

я сообщить тебе свое давно зревшее решение, которое, я боюсь, ты не одобришь. Потому уповаю на все твое ко мне расположение, ибо если достанет понимания в семье потомственных наибов Халифата, значит, Аллах Та’аля не лишает тем наш древний и славный род Своего всеблагого внимания…

      Пальцы дрожали и не слушались. Драгоценный шелковый халат пропитался потом, капли его стекали мне на глаза из-под куфии, перо выскальзывало из пальцев и оставляло на строчках вязи досадные следы моей неуверенности. Точнее, нет, уверенность была, я чувствовал ее в своем сердце, но вот достанет ли мне сил воплотить в жизнь все то, что следует?

      Я с силой скомкал негодный лист, отшвыривая его прочь. Глупая детская привычка доверять все письму. Я единственный из братьев сохранил в себе любовь к словесным изыскам даже после смерти досточтимого нашего отца, когда каждый из нас был на счету, каждый острый клинок в ладони, каждый быстрый конь под седлом. Увы мне, даже тогда по вечерам я продолжал тратить перья на бездумные вирши. Вот и сейчас, хватаюсь, как за последнюю соломинку. Даже когда у меня появился шанс постигнуть истинную аль-Гайб, сокровенное знание, дарованное до того лишь Пророку Мухаммеду, посланнику Всевышнего, да благословит Его Аллах и приветствует, я уже почти готов опустить руки из-за какого-то клочка бумаги.

      Мысли мои прервала отчаянно тренькнувшая струна рубаба. Моя младшая жена, Аалия, стройная, под стать своему имени, тонкая, как тростинка. Куда ей до местных пышнотелых красавиц. Единственную – выбирал сам. Остальных мне сосватал досточтимый наш отец, а потом и старший брат Джалиль, как водится, взял дела семьи в свои руки. Женщинами я никогда особо не увлекался, да и судьба моя тому не способствовала, разве что посвящу очередной стишок кареглазой Заидат, так ведь о чем и жалеть – жили мирно, в семье был строгий порядок, хозяйство содержалось в достойном потомственного наиба виде, три дочери и едва не умерший во младенчестве мой единственный наследник – все при мне. Но не хватало чего-то. И вот, взял себе в жены младшую, четвертую, мою Аалию. Уже голова с проседью была, куда мне, старому вояке, а не утерпел.

      Вот и сейчас, поглядел на нее, заплаканную, с намотанной на тонкую ладонь порванной струной рубаба, и словно заныло, напиталось соком в груди что-то давно прокаленное насквозь, высушенное солнцем. О чем ты думаешь, Хасан, о чем ты думаешь…

      Аллах Та’аля ведает, к каким вершинам я устремился, и если на то Его воля, смертным остаётся только уповать на милость Создателя. Я поднялся, отодвигая прочь письменные принадлежности. Брат узнает все от других. Узнает и поймет, он тоже помнит, с каким лицом отец отправлялся в свой последний хадж. В тех глазах было прощание. Я прощаться не буду, я надеюсь вернуться, я обещал это моему верному Али, а старым боевым товарищам просто так не дают обещаний.

      – Мой господин, не ходите туда, не ходите, я молю вас, мой господин…

      Мое сердце при этих ее словах словно пронзил