Вишневое послевкусие. Мари Вайлет

помолчал еще несколько минут и снова заговорил:

      – Я очень сильно рисковал, выдвигая свои планы перед начальством. Оставалось немало вопросов и доработок, – он усмехнулся сам себе.

      – Но?

      – Но ты всегда так внимательно слушала меня, не усомнилась ни в едином слове, и я забывал об этих недостатках. Ты так верила в мой успех, что я перестал колебаться, рискуя даже тем, чтобы потерять свое положение.

      Он снова смолк и поцеловал меня в макушку. Я высвободилась из его объятий и попыталась найти ответ в его взгляде, но он смотрел вдаль.

      – И что теперь? – меня распирало от напущенной интриги.

      – Теперь? – он вздохнул, растягивая момент: – Теперь в октябре я переезжаю в Швейцарию по меньшей мере на несколько месяцев. Стало быть, это повышение.

      Я смотрела на Эрнеста, в изумлении открыв рот, и не верила в то, что он сказал. Я не хотела, чтобы он покидал Йоркшир, но новость о его удаче обрадовала и шокировала. Он искренне улыбнулся и добавил:

      – И mon soleil17 летит со мной.

      После этих слов эмоции наконец захлестнули и меня, и я, взвизгнув от счастья, бросилась ему на шею. По разгоряченным от радости щекам покатились крупные слезы. Я всегда бурно радовалась любой победе близких мне людей, и мама часто называла это детской наивностью. Но я никогда бы не подумала, в какой восторг может привести ощущение того, что разделяешь большую победу с любимым человеком.

***

      Мы вернулись в поместье к полднику. Уставшие, но довольные. Всю дорогу мы говорили о планах на будущее: о свадьбе, о новой должности Эрнеста и даже о том, кто займется управлением поместья в наше отсутствие.

      Мне нравилось слушать, как он важничал, когда рассуждал о незначительных вещах, и как смеялся, когда я говорила о чем-то серьезном. Мне нравилось, когда он подшучивал, хитро улыбаясь, и как забавно задирал подбородок, притворно хвастаясь своими успехами.

      А еще мне было до безумия приятно чувствовать себя особенной. Ведь я считала себя чуть ли не единственной девушкой на этой планете, знающей статного лорда Арвель веселым и открытым человеком, и это мне льстило.

      Возвращаться не хотелось. Но в противном случае нам грозил выговор за пропуск полуденного субботнего чаепития, которое было очередной важной традицией, придуманной для сплочения семьи. А еще сегодня наш маленький совет решал участь Офелии за без разрешения выкрашенные волосы. Каждый раз, когда я думала о предстоящем сборе, не могла сдержать улыбку: мне это казалось чем-то нелепым.

      – Я думал, все женщины семейства Арвель разливают чай по чашкам в чайной комнате, – я так глубоко задумалась, ожидая возвращения Эрнеста из конюшен, что голос Эрика Мэлтона заставил меня подпрыгнуть на месте. – Или ты пока еще не в счет?

      – И тебе доброе утро, – я нарочно проигнорировала его едкое замечание. – Ты поздно решил присоединиться, мы только что вернулись.

      Он самодовольно ухмыльнулся, сложил руки на груди и промурлыкал: – И я очень рад тебя видеть, лапочка, хоть

17

Франц.: Мое солнце.