Можно тебя навсегда. Наталия Романова

эскортницей рядом с этой мадемуазель.

      – И чо, бабы лучше не нашёл, чем Женька? – откинулся на спинку стула Славик.

      – Он просто мой квартирант! – вспыхнула Крош.

      – Чего? Ох, ля, «ресторанный бизнес», «производство рысаков»! – передразнил брат.

      – Ещё и сдаёт, – фыркнула Вероника. – Заполучила бабкину квартиру, теперь деньги гребёт!

      – Надо было приезжать и помогать, – огрызнулась Женя.

      – Тебя не спросили, – взвизгнула Вероника. – Ты и рожаешь только для того, чтобы малого прописать в квартире!

      – Женя у тебя приёмная? – без экивоков рубанул Богдан отцу семейства. – Что за отношение?

      – На какое отношение она рассчитывала, когда всю семью надула? Кому рожает, мне? Я помогать отказываюсь, квартира матери все долги списала на сто лет вперёд.

      – Слушайте, она же ваша дочь, – Богдан уставился в недоумении на Виктора Семёновича.

      Усманов Павел Петрович тоже не ангел, но представить, чтобы он открыто оскорблял Вику или Маришку, Богдан не мог, даже с учётом влияния последней любви всей жизни.

      – Что бы ты сказал, если бы твоя дочь рожала от семейного? – отчеканил Виктор Семёнович.

      – Моя дочь погибла в девятимесячном возрасте, – прошипел Богдан. – Я бы предпочёл, чтобы она родила в пятнадцать от племени туземцев, но была жива!

      – Богдан… – пискнула Крош.

      – Домой? – он нагнулся над крошечной, бледной, трусящейся как в лихорадке Женей.

      – Д-да, – заикаясь, проблеяла она.

      – Пойдём.

      В машине Крош тряслась, борясь со слезами, пока Богдан смотрел в одну точку перед собой, собирая себя по кускам заново, заставляя лёгкие перекачивать воздух, а сердце – кровь.

      – Прости, – разревелась Женя, не выдержала. Кроха, ни в чём не виноватая перед ним, Яной, Аришкой, всхлипывала и размазывала ладошками слёзы по пухлым щекам с ямочками. – Ты её любил, да? Яну?

      Богдан понял, его предположения оправдались. Ёлка Ермолаева не удержала язык за зубами, поведала-таки холодящую кровь историю жизни Усманова Богдана. Как его трясло на похоронах, когда он смотрел на мёртвое, не похожее на себя лицо Яны и крохотный гроб…

      Спустя годы Богдан вздрагивал и хотел выйти в окно, когда вспоминал те дни.

      – Дочь любил, безумно, – спокойно ответил, не позволяя собственным эмоциям пробиться сквозь броню внешнего спокойствия. Последнее, что сейчас нужно Крош – это его, на разрыв аорты, боль. – Яну… знаешь, – вдруг честно ответил Богдан, – казалось, любил. Особенно после её гибели так казалось, но вспоминая, каким мудаком я был – никого я не любил, кроме себя.

      – Ты не можешь быть мудаком.

      – Ты не знаешь меня, – он заправил всклоченную, рыжеватую прядь за Женино ухо, отмечая про себя, что даже ухо у неё крошечное. Ухо! – Предлагаю отобедать в ресторане, – он назвал один из ресторанов их группы, располагающийся на въезде в столицу со стороны городишки, где они сейчас находились. – А потом ориентироваться по ситуации. Хочешь,