Девушка индиго. Наташа Бойд

есть опасность.

      Я крепче сжала перила парома и тихо спросила:

      – Почему?

      Отец уже заводил разговор со мной на эту тему в Вест-Индии, но поводом тогда был мой дорогой друг Бенуа. Мы с Беном вместе росли, были примерно одного возраста, и в раннем моем детстве родители не препятствовали этой дружбе, даже потворствовали, наблюдая за нами с интересом, не сказать с ярмарочным любопытством. Когда же маменьку это перестало забавлять, меня срочно отослали учиться в Англию, хотя лет мне было меньше, чем подобало для учения. По возвращении моем много лет спустя наша дружба с Беном возобновилась, став еще крепче, и окружающие внезапно забеспокоились. Особенно маменька. Я спорила с родителями, говорила, что невозможно просто взять и перечеркнуть детские привязанности и воспоминания. Бен был таким умным – я многое узнала от него о цветах и растениях, а он усвоил эти знания от бабушки. Именно Бену я обязана своей любовью к ботанике. Возможно, это была та самая причина, по которой мой отец так долго позволял мне общаться с Беном. «Почему нам опасно дружить с неграми? – спросила я у матери, когда мне было шесть. – Папенька же обсуждает свои важные дела с Цезарем и часто говорит мне, какой Цезарь мудрый». В ответ на свой опрометчивый вопрос я тогда получила беспощадный шлепок и лишилась ужина.

      После восстания рабов в 1736 году в Вест-Индии и казни нашего обожаемого негра Цезаря – на следующий год его сожгли на костре – мне запретили водить дружбу с Беном. Наши рабы неделями выли и стенали по ночам, оплакивая неудавшийся мятеж и его последствия, а я, только вернувшись в ту пору из Англии, дрожала в постели без сна.

      Разумеется, запреты не смутили упрямую пятнадцатилетнюю девчонку. Всякий раз, как мне удавалось вырваться из-под бдительной опеки матери, я убегала в поля под предлогом, что хочу подышать свежим воздухом. А случалось это нередко из-за ее участившихся приступов недомогания.

      Мой отец был глубоко опечален и подавлен потерей Цезаря. Мне отчаянно хотелось спросить, почему он тогда не вмешался, чтобы спасти негру жизнь. Впрочем, я и сама понимала, что, как у человека на государевой службе, у него связаны руки. А тем временем Бен и сам начал меня сторониться. Между нами словно пролегла незримая граница, и я по наивности не сразу осознала, что она всегда присутствовала. Но от этого осознания мне не сделалось легче, сердечная боль не унялась. День за днем, неделя за неделей я бежала по дороге вокруг полей сахарного тростника, по тропинке между деревьями, выбиваясь из сил, к окраине участка земли, на котором всегда работал Бен, и натыкалась там на опасливый, недоверчивый взгляд. Бен смотрел на меня, как чужой. Мне здесь больше не были рады.

      – Опасность исходит не от негров, дорогая моя Элиза.

      Отцовский ответ на мой вопрос отвлек меня от тягостных воспоминаний.

      – Не от негров, – продолжал он, – а от белых людей из города и окрестностей. Будь очень осторожна – за тобой станут наблюдать.

      – Позорный столб нужно убрать в любом случае, – настойчиво повторила я. – Вы часто говорите, что о человеке