Ни за что!. Джина Шэй

безумия. Но и ко мне у таких как он всегда происходит привыкание. Все что и нужно – только немного подождать.

      – Эй, не держи меня, – смеюсь, запрокидывая голову, – отпусти, и не станет в этом мире свидетеля твоего паршивого вождения.

      Конечно – не отпустит. Под камерами – не отпустит.

      – Ты еще не налеталась? – хрипло выдыхает он, и горячее его дыхание пробегается по моей шее.

      Раздумываю минутку, снова смотрю вниз, специально, чтобы от адреналина и подвижной воды голова закружилась.

      Потом цепляюсь свободной рукой за перила.

      – Налеталась. Тащи меня обратно, – разрешаю я.

      Уже не терпится посмотреть, насколько охреневшие у него глаза. Сомневаюсь, что хоть где-нибудь он видел такую же дурную бабу!

      Удивительно, но он не бежит за каким-нибудь попом, чтобы тот немедленно изгнал из меня демонов. И в дурдом меня отвозить не спешит.

      А вот катать продолжает. Будто у него цель – до пустого бака не выпускать меня из машины.

      Привозит меня к общаге, когда Москву накрывает ночью. Не тьмой, естественно, Москва не умеет быть темной, лишь только ночным покрывалом туманного неба прикрывается.

      Я смотрю на Козыря и перебираю в уме разноцветные шарики сегодняшних воспоминаний.

      Как пили кофе на тридцати восьми мостах, смотрели друг на друга и со вкусом молчали.

      Как он заставил шеф-повара супер-крутого французского ресторана готовить мне шаурму. Потому что ни на что другое я не соглашалась, конечно.

      Как грел мои руки в своих ладонях, когда заметил, что я начинаю мерзнуть. А потом и вовсе вытащил из багажника своей тачки огромную кожаную куртку и набросил её на мои плечи. Если бы меня попросили как-то емко описать эту куртку, я бы сказала, что меня в неё можно целиком упаковать. Если только я свернусь клубочком.

      Эта куртка все еще на моих плечах. От неё пахнет куревом и концентрированным баблом. Будто кто-то взял тысячу баксов в прозрачном пузырьке и пропитал этим эликсиром подкладку.

      Нет, ну ошизеть же. Ошизеть.

      Этот тип со мной весь день провел. И сейчас сидит и молча смотрит. Будто ему приказали следить за мной круглые сутки, но забыли предупредить, что наблюдение должно быть незаметным.

      – Эй, – я толкаю его локтем чуть повыше плеча, – сколько денег ты из-за меня сегодня не заработал? Тыщ двести, поди?

      – Не знаю, – он равнодушно пожимает плечами, – может, и больше.

      – Ужас, – трагично вздыхаю и прижимаю руки к груди, – позволь принести соболезнования по поводу твоей великой утраты.

      – Не позволяю, – насмешливо откликается он, разворачиваясь ко мне в полоборота. Мы стоим вдали от фонарей, и его лицо я сейчас очень неважно вижу.

      – Возмутительно, – я округляю глаза, нацепляя на лицо возмущенное выражение, – почему это ты не разрешаешь мне проявлять человеческое сочувствие? Деньги безвозвратно потеряны. И я не могу их оплакать?

      – Кто сказал, что потеряны они безвозвратно? – он криво ухмыляется. – Заработаю завтра. Не убегут