Горный мастер. Павел Бажов

ее мертвяковой невестой. Ей это прильнуло. Катя Мертвякова да Катя Мертвякова, ровно другого прозванья не было.

      Тут какой-то мор на людей случился, и у Кати старики-то оба умерли. Родство у нее большое. Три брата женатых да сестер замужних сколько-то. Рассорка промеж ними и вышла – кому на отцовском месте оставаться. Катя видит – бестолковщина пошла, и говорит:

      – Пойду-ко я в Данилушкову избу жить. Вовсе Прокопьич старый стал. Хоть за ним похожу.

      Братья-сестры уговаривать, конечно:

      – Не подходит это, сестра. Прокопьич хоть старый человек, а мало ли что про тебя сказать могут.

      – Мне-то, – отвечает, – что? Не я сплетницей стану. Прокопьич, поди-ко, мне не чужой. Приемный отец моему Данилу. Тятенькой его звать буду.

      Так и ушла. Оно и то сказать: семейные не крепко вязались. Про себя думали: лишний из семьи – шуму меньше. А Прокопьич что? Ему это по душе пришлось.

      – Спасибо, – говорит, – Катенька, что про меня вспомнили.

      Вот и стали они поживать. Прокопьич за станком сидит, а Катя по хозяйству бегает – в огороде там, сварить-постряпать и протча. Хозяйство невелико, конечно, на двоих-то… Катя – девушка проворная, долго ли ей!.. Управится и садится за какое рукоделье: сшить-связать, мало ли. Сперва у них гладенько катилось, только Прокопьичу все хуже да хуже. День сидит, два лежит. Изробился, старый стал. Катя и заподумывала, как они дальше-то жить станут.

      «Рукодельем женским не прокормишься, а другого ремесла не знаю».

      Вот и говорит Прокопьичу:

      – Тятенька! Ты бы хоть научил меня чему попроще.

      Прокопьичу даже смешно стало.

      – Что ты это! Девичье ли дело за малахитом сидеть! Отродясь такого не слыхивал.

      Ну, она все ж таки присматриваться к Прокопьичеву ремеслу стала. Помогала ему где можно. Распилить там, пошлифовать. Прокопьич и стал ей то-другое показывать. Не то чтобы настояще. Бляшку обточить, ручки к вилкам-ножам сделать и протча, что в ходу было. Пустяшно, конечно, дело, копеечно, а все разоставок при случае.

      Прокопьич недолго зажился. Тут братья-сестры уж понуждать Катю стали:

      – Теперь тебе заневолю надо замуж выходить. Как ты одна жить будешь?

      Катя их обрезала:

      – Не ваша печаль. Никакого мне вашего жениха не надо. Придет Данилушко. Выучится в горе и придет.

      Братья-сестры руками на нее машут:

      – В уме ли ты, Катерина? Эдакое и говорить грех! Давно умер человек, а она его ждет! Гляди, еще блазнить станет.

      – Не боюсь, – отвечает, – этого.

      Тогда родные спрашивают:

      – Чем ты хоть жить-то станешь?

      – Об этом, – отвечает, – тоже не заботьтесь. Продержусь одна.

      Братья-сестры так поняли, что от Прокопьича деньжонки остались, и опять за свое:

      – Вот и вышла дура! Коли деньги есть, мужика беспременно в доме надо. Не ровен час – поохотится кто за деньгами. Свернут тебе башку, как куренку. Только и свету видела.

      – Сколько, – отвечает, – на мою долю положено, столько и увижу.

      Братья-сестры долго еще шумели. Кто кричит, кто уговаривает, кто плачет, а Катя заколодила свое:

      – Продержусь одна. Никакого вашего жениха не надо. Давно у меня есть.

      Осердились, конечно, родные:

      – В случае, к нам и глаз не показывай!

      – Спасибо, – отвечает, – братцы милые, сестрицы любезные! Помнить буду. Сами-то не забудьте – мимо похаживайте!

      Смеется, значит. Ну, родня и дверями хлоп.

      Осталась Катя одна-одинешенька. Поплакала, конечно, сперва, потом и говорит:

      – Врешь! Не поддамся!

      Вытерла слезы и по хозяйству занялась. Мыть да скоблить – чистоту наводить. Управилась – и сразу к станку села. Тут тоже свой порядок наводить стала. Что ей не нужно, то подальше, а что постоянно требуется, то под руку. Навела так-то порядок и хотела за работу садиться.

      «Попробую сама хоть одну бляшку обточить».

      Хватилась, а камня подходящего нет. Обломки Данилушковой дурман-чаши остались, да Катя берегла их. В особом узле они были завязаны. У Прокопьича камня, конечно, много было. Только Прокопьич до смерти на больших работах сидел. Ну, и камень все крупный. Обломышки да кусочки все подобрались – порасходовались на мелкую поделку. Вот Катя и думает:

      «Надо, видно, сходить на руднишных отвалах поискать. Не попадет ли подходящий камешок».

      От Данилы, да и от Прокопьича она слыхала, что они у Змеиной горки брали. Вот туда и пошла.

      На Гумешках, конечно, всегда народ: кто руду разбирает, кто возит. Глядят на Катю-то – куда она с корзинкой пошла. Кате это нелюбо, что на нее зря глаза пялят. Она и не стала на отвалах с этой стороны искать, обошла горку-то. А там еще лес рос. Вот Катя по этому лесу и забралась на самую Змеиную горку да тут и села. Горько ей стало – Данилушку вспомнила. Сидит на камне, а слезы так и бегут. Людей