Горничная. Нита Проуз

для рабочего дня, я чувствую себя более уверенной, как будто знаю, что мне говорить и что делать – во всяком случае, бо́льшую часть времени. А когда я снимаю ее в конце смены, то ощущаю себя обнаженной, беззащитной, лишенной целостности.

      По правде говоря, в ситуациях, требующих взаимодействия с другими людьми, я нередко испытываю затруднения. Такое впечатление, что все играют в какую-то замысловатую игру со сложными правилами, которые хорошо им известны; я же каждый раз играю, как впервые. Я с пугающей регулярностью попадаю впросак, обижаю людей, желая сказать им комплимент, неверно истолковываю язык их тел, говорю не то и невпопад. Лишь благодаря бабушке я узнала, что улыбка вовсе не обязательно означает, что человек счастлив. Иногда люди улыбаются, когда они смеются над тобой. Или благодарят, когда на самом деле им хочется влепить тебе оплеуху. Бабушка утверждала, что я понемногу стала понимать людей получше – «потихоньку, полегоньку, моя дорогая», – но теперь, когда ее не стало, я не справляюсь. Раньше я спешила домой с работы, чтобы распахнуть дверь нашей квартирки и с порога задать ей вопросы, которые накопились у меня за день. «Я дома! Бабушка, а кетчупом в самом деле можно чистить латунь или лучше все-таки использовать для этого соль с уксусом? А правда, что некоторые люди пьют чай со сливками? Бабушка, а почему сегодня на работе меня назвали Румбой?»

      Но теперь, когда я открываю входную дверь, некому сказать мне: «Молли, милая, я сейчас все тебе объясню» и «Давай-ка я налью тебе чашечку чая, а потом отвечу на все твои вопросы». Теперь наша уютная двухкомнатная квартирка кажется гулкой, пустой и безжизненной, как пещера. Или гроб. Или могила.

      Я последний человек, которого приглашают на вечеринки, хотя я люблю вечеринки. Я не умею поддерживать разговор и то и дело норовлю что-нибудь ляпнуть, и очевидно, поэтому у меня нет друзей моего возраста. Честно говоря, это стопроцентная правда. У меня нет друзей моего возраста, да и друзей любого другого возраста тоже, если уж на то пошло.

      Но на работе, облаченная в свою униформу, я сливаюсь со всеми остальными. Я становлюсь частью интерьера, как черно-белые полосатые обои, которыми оклеены многие коридоры и номера. Пока я не открываю рот, в своей униформе я неотличима от любой другой горничной. Вы могли бы увидеть меня на полицейском опознании и не узнать, даже если до этого проходили мимо меня по десять раз на дню.

      Не так давно мне исполнилось двадцать пять лет, «четверть века», как не преминула бы заметить бабушка, если бы могла что-то мне сказать. Чего она, конечно, не может, поскольку она мертва.

      Да, мертва. Почему нельзя называть вещи своими именами? Она не «угасла», как свеча на ветру. Она не «исчезла», как какой-то сладкий ветерок, щекочущий вереск. И не «ушла». Она умерла. Около девяти месяцев тому назад.

      На следующий день после того, как она умерла, стояла прекрасная теплая погода, и я пришла на работу, как и всегда. Мистер Александр Сноу, управляющий, очень удивился, увидев меня. Он напоминает