Черный гондольер. Фриц Ройтер Лейбер

набираются.

      – Хотите узнать?

      Миссис Карр недоуменно воззрилась на него – сова при свете дня.

      – Их портит, – проговорил Норман, – то самое общество, которое стремится одновременно поощрить и подавить одно из важнейших человеческих побуждений. Другими словами, их портят безнравственные взрослые.

      – О, профессор Сейлор! Неужели…

      – В Хемпнелле немало девушек, которые стали бы куда здоровее душой и телом, если бы пережили взамен придуманной любви настоящую. Кое-кто из них, надо отдать им должное, уже сообразил, что к чему.

      Норман резко свернул к Мортону, оставив миссис Карр судорожно хватать ртом воздух. Сердце его билось учащенно, губы были плотно сжаты. Войдя в кабинет, он снял телефонную трубку и набрал внутренний номер.

      – Томпсон? Это Сейлор. У меня для вас есть новости.

      – Отлично. Какие же? – ответил Томпсон голосом человека, который сжимает в руке карандаш.

      – Во-первых, тема моего выступления перед родителями студентов звучит так: «Досвадебные отношения и обучение в колледже». Во-вторых, мои друзья-актеры, Ателлы, будут примерно в то же время, то есть на следующей неделе, выступать в городе, и я приглашу их посетить колледж.

      – Но… – Карандаш, по-видимому, выпал из разжавшихся пальцев.

      – Все, Томпсон. Быть может, позже у меня найдется, чем еще порадовать вас, а пока до свидания.

      Что-то укололо Нормана в руку. Оказывается, разговаривая по телефону, он забавлялся с обсидиановым ножом и порезал палец. Кровь затуманила поверхность прозрачного вулканического стекла, на которой когда-то оставались следы жертвоприношений и прочих жестоких обрядов. В столе должен быть бинт… Норман безуспешно подергал запертый ящик, потом достал из кармана ключ и вставил его в замок. Когда он выдвинул ящик, глазам его предстал револьвер, который он отобрал у Теодора Дженнингса. Прозвенел звонок. Норман снова запер ящик, оторвал лоскут от носового платка, замотал им кровоточащий порез и вышел в коридор.

      Там его поджидал Бронштейн.

      – Мы с утра болели за вас, профессор Сейлор, – пробормотал он.

      – Что вы имеете в виду?

      Бронштейн позволил себе усмехнуться:

      – Одна девушка, которая работает у президента, рассказала нам, что совет принял решение по кафедре социологии. Я надеюсь, у них достало здравого смысла выбрать вас.

      – В любом случае я не собираюсь оспаривать их решения, – ответил Норман сдержанно.

      Бронштейн понял, что его осаживают.

      – Я вовсе не…

      – Конечно нет.

      Норман пожалел о своей суровости. С чего вдруг он осуждает студента, переставшего взирать на опекунов как на исполнителей воли неведомого божества? Зачем притворяться, будто ему все равно? Зачем скрывать свое презрение к большинству преподавателей? Гнев, который он, как ему мнилось, подавил, вспыхнул с новой силой. Поднявшись в аудитории на кафедру, Норман отшвырнул конспект лекции и принялся излагать студентам свои