Die Geburt der Tragödie. Friedrich Wilhelm Nietzsche

со своим «теперь осторожнее». Даника никогда не бесилась, но она была бешеной. Она отдавалась ему вся, раз за разом, если они начинали. Это было… ему не хватало точного слова… насыщенно. Насыщенно. Раньше такого не бывало, не так. После того, как он подобрал Данику в том кабаке, другие его уже не интересовали.

      За все время была парочка девиц, которые утверждали, что он – отец их детей. Это могло быть и правдой, но эти девки скромностью не отличались, так что с тем же успехом отцом мог оказаться кто угодно другой. Карл не хотел рисковать, чтобы они вцепились в него когтями, так что с тех пор он старался их избегать. Не то чтобы он имел что-то против детей, но вот так… Это было недостойно мужчины, который ни за что на свете не желает расстаться со своей свободой.

      Ребенок стал бы оковами.

      И все же он не мог не задумываться, как бы выглядели их дети, если бы у него и Даники могли быть дети. Одно он знал точно – получился бы красивый ребенок.

      О том, что тебе дано

      Ш-ш-ш… Нет, это только лось. Ладно, следующий лось обязательно окажется Мирко.

      Ты заметила, что у меня веснушки? Попробуй разглядеть! Вот тут, и на руках, и на груди, и на лице. Мирко говорит, это капли восхода падают на меня, когда я сплю под открытым небом. На него капли почему-то не попадают. У него тоже есть чуть-чуть пятнышек, но мало и темнее. Наверное, на Мирко оседают капли ночи.

      Волосы у меня тоже рыжее, чем у Мирко. Я однажды спросил, были ли мои мама и папа тоже рыжеволосыми. Он ответил не сразу. Он всегда думает, прежде чем ответить на вопросы о моих родителях. В основном он просит меня о них не спрашивать, но в тот день сам был не прочь поговорить.

      – Как и у большинства людей, в тебе смешаны черты твоих родителей, Додо. Светлое и рыжее в тебе от матери, хотя ты чуть темнее. Веснушки и зеленые глаза тоже от нее. Отец был темнее. У него были карие, почти черные глаза и темные волосы. Размер же ты унаследовал явно от него, разве что вымахал еще больше. Он был сильным, но ты получился еще сильнее.

      – Это единственное, что я взял от отца?

      Мирко задумался.

      – Свист, – ответил он. – Твой отец тоже свистел подобно птицам.

      – Тогда он бы мне, наверное, понравился.

      Мирко ничего не ответил. Он только пожал плечами.

      Я часто пытаюсь вспомнить, как выглядел отец, но это нелегко, и со временем становится только труднее. У него был глубокий голос, это я еще помню. Возможно, я хорошо помню, как он здорово свистел, но ведь я могу путать с собственным свистом. Зато я абсолютно уверен, что он водил меня в горы и показывал серн, сов, медвежьи следы и лисьи норы. Он разрешал мне трогать все подряд. Гладкие камни и мягкую траву, совиную отрыжку и жуков. И все нюхать. Эти воспоминания делают меня счастливым.

      Лучше всего я помню запахи. Особенно запах животных и цветов. Иногда они смешиваются. Каждый раз, когда нам с Мирко встречается белая орхидея с красными щечками, я вспоминаю отца.

      – Понюхай, Леон, – говорил он, в этом я уверен. И я нюхал орхидею и обнаруживал, что она пахнет козой.

      И он хлопал меня по плечу.

      Мне