Гулящие люди. Алексей Чапыгин

и ямы[123]». Тут же воевода со стрельцами имает «сволочь»[124] – беглых мужиков, пришедших из лесу на базар купить снеди. Немало мужиков живет в бегах и промышляет разбоем, так как тяготы пахотные да повинности ямские и дорожные и хлебные стали выколачиваться безбожно и без совести, а воеводина налога и того хуже. Дьяки, выколачивая поборы, приговаривают:

      – Воевода боле самого царя! Воевода – бог… мясо ему дай, калачи тоже, а богу лепи свечу да кланяйся, чтоб помиловал.

      На то народ отшучивается:

      – А чего богу молиться, коли не милует!

      – Да бог-то ништо – живет и голодом, а воеводе пить-есть надо сладко, в золоте ходить потребно, он-то царя кормленщик![125]

      На речке Коломенке много мельниц – шумит вода, работы требует, но колеса не плещут, не бегает колотовка по жернову, с нар из мешков не течет зерно:

      – Черная смерть!

      – Панафиды петь некому! – говорит народ.

      Из-за зубчатых стен кремля неизменно каждые полчаса бьют колокола с осьмигранной, с шатровым куполом колокольни. Звон часов разносит ветром над унылыми посадами и слободами, их улицы серыми широкими полосами лежат от кремля и до окраин. В кремле что ни день все печальнее напев монастырский, и день ото дня все реже и тише он.

      Моровая язва! Черная смерть! Она ходит по кельям, не пугаясь молитв и заклинаний, бредет по боярским хоромам, заглядывает и в царские палаты… Мрут монахини в кремле, не кончив напева «богородична». Их часто увозят, закинутых дерюгой, – попы бегут от могил.

      – Забыли попы бога!

      – За свое пьяное житие боятся… – шутят иные.

      – Оттого и торг запустел!

      – Целовальники с бочкой вина выезжать перестали…

      – Пить некому – солдаты своеволят!

      Не меньше чумы коломничи боятся солдат, они отнимают у питухов купленное на кружечном дворе «питие», переливают в свои фляги и вместе со своим, куренным на становищах, продают чарками. Если заспорит питух: «Мое-де вино – двожды не хочу покупать!» – то пинают и бьют по роже.

      – Да, браты, ныне воля солдацкая.

      – Все оттого, что маюр Дей норовит солдатам!

      – Ужо на того немчина бесова управа придет!

      – Ну-у?!

      – Да… сказываю вправду!

      – Прохоров Микифор, кабацкой голова, грамоту послал боярину Милославскому…

      – Эво-о!

      – Да… Илье боярину – в Иноземской приказ![126]

      – Вам все бы водка! Воза с харчем на торг не везут.

      – Едино, што и водку, солдаты воза грабят!

      – То верно, крещеные! Ныне избили – тамгу отымали – подьячего, и воевода не вступаетца…

      – Боитца солдат, а може, как и маюр Дей, норовит им! Поговорив, расходятся засветло, а по ночам после барабанного боя по площадям и улицам ходят только солдаты.

      Боярыне Малке ночь была коротка, под утро она сказала:

      – Я так тебя люблю, мой месяц полунощный, что сердце ноет, и будто я ныне тобой последний раз любуюсь.

      Сенька,

123

Ямы – ямские дворы.

124

«Сволочь» от слова волочь. Опутывали веревкой и волокли.

125

…царя кормленщик! – Корм – побор с населения в пользу должностных лиц (кормленщиков). Хотя воеводы получали жалование, а не кормы, их тоже за поборы с народа звали кормленщиками.

126

Иноземский приказ – ведал делами иностранцев, нанятых на службу.