Гулящие люди. Алексей Чапыгин

раскрыла ворот.

      – Плещи, девка красная, шевелись! Бел, пригож и никуды не гож! – она прижала Сеньку широким задом к дверям повалуши… – Ну же!

      У Сеньки горели щеки, в голове трезвонило, и был он как пьяный.

      «Что она со мной?.. Тут, вот бес!» – он не посмел или не хотел ее оттолкнуть…

      – Ну, ну, грех не твой, моя душа и голова моя в ответе…

      – Ой, как студно!

      За дверями истошным голосом кричал мастер:

      – Микитишна! Хозяйка моя, подавай сюда новца-юнца на бой и учебу.

      Мастериха быстро повязала по рубахе пояс, поправила на голове плат, подобрав волосы и открыв дверь, из щели сказала:

      – Тебе, козел, кой раз сказывать надо? По дому он мне опрично всех помогает.

      Приперла дверь, мокрая и потная, кинулась на Сеньку:

      – Ой, ладной, сугревной мой…

      Сеньке было стыдно, скучно и нехорошо, а она лезла целоваться. За дверью мастер топал ногами, кричал:

      – От жен-бо царства распадошеся! Муж, кой дает жене своей повольку, сам повинен в погублении души ее; и огню геенны адовой предан будет за окаянство! Фу, упарился! Стадо мое, воспой хваление розге, богу молитву и теки в домы своя.

      Мастериха, задними дверями отправляя Сеньку домой, шепнула:

      – Имячко твое?

      – Сенька!

      – Помни, ладной, с сегодня я твоя заступа. Матке не скажи чего…

      – Студно мне… не скажу.

      Пошла Сенькиной учебе девятая неделя, но мастериха его мало от себя отпускала, оттого он редко брался за букварь.

      – К козлу моему поспеешь, – говорила она и находила Сеньке работу. Сама же стала одеваться нарядно. Тать, чтоб Сенька не голодал, указал снести мастеру харчей. Мастериха еду сготовляла будто завсегда к празднику. Сеньку сажала за стол раньше мужа. Хмельной мастер, пересыпая насмешки руганью, поговаривал:

      – Микитишна! Учинилось с тобой лихо, не выросло бы от лиха брюхо… хо, хо!

      – А ты, козел, пей, ешь да молчи! Никто те указал вдовцу худому на младой жениться, век чужой гробовой доской покрыть…

      – А и сука ты! Сготовляешь пряжено ество да маслено – ну, а как же, от сих мест мне, старому, хмельного не испить? Изопью! Но ужо постерегу я вас, лиходельники, да плеткой того, другого – раз, а кому и два.

      Мастер пить стал больше, Сенька осмелел и едва замечал мастера, что он учитель и хозяин.

      За пять недель Сенька в рост пошел, усы стали пробиваться.

      Пора была недосужая, Секлетее Петровне стало времени мало – с раннего утра уходила в церковь, а там на торг – послушать, что народ говорит, и не дале как вчера провожала по Ярославской дороге протопопа Казанского собора Аввакума. Сенька по разговору знал, что был тот поп, который со стрельцами дрался. Еще мать Сенькина сказывала, как видела – у Николы Гостунского по Никонову слову ободрали митрополита, митру с него сорвали да в чернецкое платье одели и следом за Аввакумом тоже в колодках на телеге направили по той же дороге.

      Сегодня вечером пришли тать с Петрухой не одни, а привели