Чао, Феликс Вивас. Сергей Осмоловский

София, развернула Игоря и подтолкнула к выходу.

      – Соня, я..!

      – Всё понимаю.

      – Ну секунду же, пожалуйста!

      – Давай, Игорёк, давай – дома доешь.

      Игорь сопротивлялся слабо и через секунду оказался по ту сторону двери. Дверь захлопнулась, и стоя на крыльце, он пространно откусил от пирога, пожевал немного, затем, будто опомнившись, развернулся к двери и начал в неё колотить:

      – Сонька, ну прости же ты меня! Я всё для тебя сделаю, всё! Я землю для тебя жрать буду, клянусь! – Игорь обратил внимание, что «жрёт» он совсем не то, что «жрать» пообещал, но, дожевав, продолжил: – Я машину тебе новую куплю – хочешь?!..

      Внезапно дверь открылась, на лице Игоря возникла радость, и прямо в эту радость, как банный веник о чресла, шлёпнулся о лицо мокрый букет. Дверь захлопнулась снова. Игорь остался один, в цветах, отплёвываясь и на вытянутой руке держа тарелку с пирогом.

      А по другую сторону стояла София и держала дверь, подперев её спинкой. Мама же застыла у окна с зажжённой сигаретой. Она нервничала: и Игоря ей было жалко, и непонятно было, почему София так с ним жёстока.

      Убедившись, что никто больше не выламывает дверь, София направилась к лестнице и разогнала сигаретный дым у своего лица:

      – Может, на улице будешь курить?

      Мама ответила с вызовом:

      – А я вообще не курю, знаешь ли!

      София затылком почуяла этот материнский взгляд, требующий объяснений. Она обернулась.

      – Мама! Сколько можно?! Он меня предал! Всё, баста!..

      Сколь бы София ни строила из себя взрослую девочку, которая вправе сама решать за себя и за всех, кто от неё зависит, но всё же с матерью ей пришлось объясниться. Этот разговор лишь стоило начать, и уже через пять минут она не могла остановить поток откровения к самому близкому человеку на свете. Мама и дочка сидели за столом лицом к лицу, руки были сложены на столе.

      – Я знаю, – продолжала София, – нужно хитрить с молодыми людьми, играть с их чувствами, отвечать коротким «ну-ну», чтобы заставить их нервничать. Но я ничего этого делать не умею: манипулировать, провоцировать, просчитывать шаги. Я сама даю телефон и жду, жду, а потом всё равно сама звоню первой… Я мазохист, мам, да? – Мама накрыла ладони дочери своими. – Я смеюсь, когда мне весело, а если больно – плачу. И я никогда не думала, что так нельзя. Я думала, что мой человек полюбит меня такой, какая я есть, а не тот образ, который другая на моём месте выстроила бы с помощью показного равнодушия или других хитроумных средств маскировки.

      София всхлипнула, посмотрела в окно – там ветер качался на кронах деревьев. Мама протянула к её лицу ласковые руки, погладила нежно и утёрла ей слёзки. София открылась материнской руке, поластилась слегка щёчкой о родную ладонь, подняла на Маму блестящие грустью глаза, и тут Елена, словно фокусник, лёгким движением пальцев достала из-за уха дочери лепесток розы, застрявший в волосах. Это немного развеселило Софию, уголки её