У черты заката. Юрий Слепухин

подбор. Вот вам то самое общество, которому вы так честно пытаетесь служить.

      От долгой тирады у него пересохло в горле, он потянулся к своему стакану, увидел, что в нем пусто, и налил из шекера Жерару и себе. Тот сидел в низком кресле, обхватив руками торчащие колени, и с угрюмым выражением сосал давно погасшую трубку.

      – Все это не то, Брэдли, – пробормотал он сквозь зубы, – я хоть и моложе вас, но тоже достаточно хорошо успел изучить «свободный мир», так что никаких Америк вы мне не открываете. Но тот факт – пускай неоспоримый, – что наше общество протухло сверху донизу, еще не является для меня достаточно веским основанием, чтобы делать то, что вы предлагаете. Тут нужно пытаться спасти то, что еще осталось, – какие-то ценности высшего порядка, вы понимаете, – а не самому превращаться в носителя заразы.

      – Опять громкие слова! О какой заразе вы говорите? Что я вам предлагаю – подсовывать порнографические открытки школьникам, что ли? Кого-то развращать? Руффо был законченным развратником уже в то время, когда вы бегали в коротких штанах. Что он, превратится в девственницу от того, что вы сделаете красивый жест и откажетесь от его предложения? Или общество от этого станет лучше? Не будьте же ослом, Бусс! Он найдет себе более покладистого художника и все равно получит свое. А вы потеряете возможность, которая представляется не каждый день, – возможность заработать за несколько месяцев полмиллиона песо и потом жить и работать, ни от кого не завися. Подумайте о перспективах, которые это перед вами открывает. Цель вашей работы – обобщенно говоря – привить публике вкус к той живописи, которую вы считаете хорошей и здоровой. Так неужели вы до сих пор не поняли, что в наши дни вкусы диктует тот, у кого деньги? Вашими картинами сейчас не интересуются вовсе не потому, что они плохи, а потому, что о вас не пишут в газетах. Поймите это, Бусс. Будь у вас деньги, будь у вас возможность снять лучший зал в городе и заплатить газетчикам за хорошее «паблисити» – на ваших вернисажах будут толпиться сливки общества. Вот тогда и начинайте прививать публике свой вкус! А благородные нищие и непонятые гении никого не интересуют, – не то время. Мы живем в двадцатом столетии, пора бы это понять… Чего же вы молчите, Бусс? Если есть возражения – выкладывайте!

      Жерар молчал. Что можно возразить? В самом деле, что можно на это возразить? Радио в соседней квартире играло теперь знакомый мотив – модную в свое время румбу «Сибонэй», которую он однажды танцевал с Дезире в маленьком монпарнасском ресторанчике. Это было очень давно, – теперь он потерял Дезире, потерял родину, растерял друзей. Всех этих жизнерадостных ребят, его однокашников по высшей художественной школе, в свое время вместе с ним поклявшихся до смерти бороться за обновление французской живописи. Нечего сказать, обновили…

      Он вернулся на место и допил свой коктейль.

      – Похоже, что вы кое в чем и правы, – сказал он с кривой усмешкой. Голос его дрогнул. – Я сейчас пока ничего