Камера хранения. Мещанская книга. Александр Кабаков

какие они тогда были – княжества.

      Сейчас я так опишу свое состояние в те минуты: мною вертел бес. То ли воинственные истории борьбы со степняками меня воодушевили, то ли я просто потерял на какое-то время рассудок… Во всяком случае, как говорит в боевиках мой любимый Брюс Уиллис, ничего личного не было в моем поступке, к директору я относился с ровным уважением, он был молчаливый и не слишком строгий.

      Тем не менее автоматическими, будто во сне, движениями я проделал всю подготовку к плевку:

      нажевал кусок розовой промокашки и свернул его в тугой шарик;

      под партой затолкал этот шарик в ручку-трубочку, затычки из которой были давно вынуты и лежали в парте же;

      вынул из-под парты кулак с зажатой в нем трубочкой и поднес его ко рту, будто оперевшись подбородком на руку в приступе интереса к истории…

      И плюнул, как только Герман Михайлович повернулся к доске, чтобы нарисовать направления набегов неразумных хазар и вечно пляшущих половцев.

      Розовый комок попал точно в высоко подбритый, «под полубокс», директорский затылок и прилип.

      Время остановилось.

      В этом остановившемся времени я обернулся и оглядел класс.

      Старательные девочки следили за уроком по учебнику со штриховыми изображениями кочевников, нестарательные расплетали и заплетали перекинутые на грудь косы, двоечники на задних партах тихо дрались, остальные играли в упомянутые перышки и рисовали танки в тетрадках. В целом царила обычная школьная симуляция порядка, но на самом деле все всё видели и ждали продолжения кошмара.

      Герман Михайлович, не поворачиваясь, занес руку к затылку и сбросил мерзкий снаряд. Потом он повернулся к классу и посмотрел мне прямо в глаза. В его взгляде не было сомнения.

      Время не двигалось. Я приготовился ко всему.

      Директор усмехнулся.

      – Кабаков, иди к доске, – сказал он, – перескажи краткое содержание сегодняшнего урока.

      От доски я увидел, как Вовка Ю. готовится к плевку. Он не мог не использовать такой случай – меня вызывали редко, поскольку учителя были уверены в пятерках. Промокашка, склеенная слюной переростка, не замедлила прилететь прямо в мой лоб. Я непроизвольно отмахнулся.

      – Что ты машешь руками, – все с той же усмешкой сказал Герман Михайлович, – продолжай рассказывать.

      Генка М. неудачно прицелился и попал всего лишь в пуговицу кителя, жеваный шарик шмякнулся на пол.

      Я продолжал рассказывать про набеги.

      Класс правильно понял директорскую усмешку: я стоял под градом плевков.

      К тому времени, как прогремел избавлением звонок, всё понял и я.

      – Герман Михайлович, простите меня, – еле слышно пробормотал я, топчась рядом со столом, на котором директор заполнял классный журнал. – Я… я не хотел…

      – Неправда, хотел, – возразил директор, закрывая журнал, и опять посмотрел мне в глаза без сомнения во взгляде. – И плохо, что хотел именно в затылок… Давай.

      Он