Чужая тень. Константин Симонов

меня в экспедиции. Он превратил меня из охотника за микробами в шеф-повара на своей дьявольской кухне.

      Трубников. Можно подумать, что он действительно стоит в колпаке у плиты. У него теперь одних лаборантов пятнадцать!

      Иванов. Это не меняет дела. Я только и занят тем, что день и ночь варю и выращиваю ему микробов для его бесконечных опытов. Хоть бы они скорей кончились!

      Трубников. И что дальше?

      Иванов. А дальше я, наконец, опять уеду в свои пески и пустыни и буду ежедневно вместо вас видеть сусликов и песчанок, что для меня несравненно приятнее.

      Трубников. Не выйдет. Когда я закончу свой последний опыт, ваши суслики и песчанки с их чумными микробами станут безопасными, как кузнечики, и вам незачем будет скитаться по вашим обожаемым пустыням.

      Иванов (Лене). Если бы ваш отец с каждым годом не подходил все ближе к замечательному, на мой взгляд, открытию, я бы давно ушел от него, потому что, к сожалению, с каждым годом люблю его все меньше. (Выходит и тотчас же снова приотворяет дверь.) Имейте в виду: только по письменному распоряжению. (Скрывается.)

      Ольга Александровна. О чем это он?

      Трубников. Да тут с посещением Окунева… Обычные его заскоки… (Обняв за плечи Ольгу Александровну и Лену.) Ну, милые мои, наконец-то опять все вместе, а? (Лене.) Почему ты в военном?

      Лена. Мне захотелось в первый раз после войны прийти сюда, откуда я уходила на войну, вот так, в военном. Один раз в военном, а потом уже все равно. Тетя Оля, ты понимаешь это?

      Ольга Александровна. Я никогда не была военной.

      Лена. Ну просто как женщина.

      Ольга Александровна. Как женщина понимаю: тебе это идет!

      Лена. Я даже не заметила, как уснула вчера.

      Трубников. Как сурок, в два счета.

      Ольга Александровна. Отец поднял тебя с дивана и на руках отнес в спальню.

      Лена. Правда? Значит, ты все еще такой же сильный?

      Ольга Александровна. Все по-старому: каждое утро гимнастика, каждое воскресенье на весь день уходит с Федором Федоровичем на лыжах.

      Лена. Ходите весь день на лыжах и бранитесь?

      Трубников. На лыжах – нет: на лоне природы он смягчается.

      Лена. По-моему, раньше он был добрее.

      Трубников. Раньше он был моложе. А сейчас нам с ним по пятьдесят четыре, а он хотя уже и профессор, но, в сущности, все еще только превосходный, но ординарный исполнитель моих идей. Ему начинает казаться, что жизнь, такая, какой она была задумана, не удалась. А это портит характер.

      Ольга Александровна. Потому, что ты не стесняешься и постоянно даешь ему это чувствовать.

      Трубников. Ну, конечно, если бы он работал в твоем отделе, то при помощи твоих реверансов всем, вплоть до уборщиц, – «наш отдел, наш опыт, наша идея, наш успех», – ты бы ему позолотила пилюлю.

      Ольга Александровна. Я никому не золочу пилюль. Я просто считаю…

      Трубников. Оставим этот спор, он утомительно повторяется.

      Лена.