Минтака Ориона. Юрий Гельман

коли это не дьявольщина какая-то, я послушаю.

      – Это вовсе не дьявольщина, – сказал Сергей. – Однако для людей восемнадцатого столетия вещь недоступная для понимания. Даже великий Ломоносов, если бы я ему рассказывать стал, не понял бы ничего.

      – Даже он?!

      – Да.

      – Тогда откуда сии вещи тебе известны? – Сумской прищурил свои темные глаза с таким видом, будто поймал на лжи собеседника, раскусил его выдумки.

      – Потому что я, Иван Христофорович, – сказал Сергей, – пришел к вам из будущего. И вся история России мне уже известна.

      Сумской покосился на Шумилова, крякнул как-то неестественно, потом губы его растянулись в улыбке.

      – Да ты, Сереженька, и впрямь не в себе, – констатировал он. – Может, тебе отдых нужен, а? Ты скажи.

      – Нет, Иван Христофорович, – ответил Сергей. – Но только Гаврила Романович Державин, который сейчас из себя еще мало что представляет, потом, через годы, вырастет в гениального поэта русского, можно сказать, в родителя всей поэзии. А ваши работы – несколько портретов и одно батальное полотно – через двести лет в Государственной Третьяковской галерее будут висеть. И это – факт.

* * *

      – Что случилось? – спросила Алла Геннадьевна, увидев Игоря на пороге своего рабочего кабинета.

      – Сам не понимаю, – ответил он, помогая себе неопределенными жестами.

      – Что-то с картиной? – насторожилась она.

      – Да! То есть, нет, не с картиной. Хотя, наверное, с картиной…

      – Игорь! Ты что, напился? Что происходит? Объясни, наконец!

      Раменская вышла из-за стола, подошла к брату и, взяв его за плечи, силой усадила на диван, стоявший меж двух окон. Сама, нажав кнопку на селекторе, попросила секретаря никого к ней не впускать, потом присела рядом с Игорем.

      – Ну! – сказала она, строго глядя на брата. – Что ты уже начудил?

      – Ровным счетом ничего, – ответил тот. – Я вообще не знаю, кто начудил. Посмотри на это.

      Он вынул из кармана куртки записку из прошлого и протянул ее сестре. Та развернула листок и стала внимательно читать.

      Алла Геннадьевна была обстоятельной, вдумчивой женщиной. Эмоции почти никогда не захлестывали ее. Поэтому она прочитала послание от первой до последней строки, не торопясь делать каких-либо выводов.

      – Ну, и что это за розыгрыш? – спросила она, наконец. – Малыш, первое апреля давно прошло.

      – Это не розыгрыш, Алла, – смущенно ответил Игорь. – Это письмо я обнаружил между холстом и подложкой. Понимаешь, обычно на раму натягивают один только холст, а тут как будто специально был натянут еще один. А между ними лежала эта записка.

      – Но это же твой почерк! Я его прекрасно знаю, малыш. К чему эти глупые шутки?

      – Аллочка, послушай, это действительно не розыгрыш. Я сам в шоке! «Код да Винчи» просто отдыхает.

      – Послушай, Игорь, – повысила голос Алла Геннадьевна, – я тебе всегда позволяла входить