Время вестников. Андрей Мартьянов

с Римским престолом император Фридрих Барбаросса. Когда Рыжебородого не устраивают речи и намерения Папы, он выбирает своего – послушного и сговорчивого. Правда, решительность германца не всегда дает добрые всходы, ведь многолетние усилия Фридриха возродить Великую Римскую империю так ни к чему не привели. Итальянские города по-прежнему не желают признавать его своим властителем, нынешний Папа Римский Климент тоже не слишком благоволит к старому императору. А что-то будет дальше, когда замысел Конрада начнет претворяться в жизнь…

      Размышляя о вечном, д'Ибелен не забывал незаметно поглядывать по сторонам. Поначалу барон намеревался взять на эту встречу Дугала – пусть держится где-нибудь сторонке и глядит в оба – но потом раздумал. За ним и так наверняка следят с того самого мгновения, как он сошел на берег и переступил порог своего нынешнего жилища, дома старосты итальянского квартала, по-гречески консула. Ибелен надеялся, что внимание императорских и эпарховых шпиков сосредоточилось на нем, посланце Конрада Тирского, а Дугалу повезло остаться незамеченным. Так пусть конфидент и дальше остается неприметной фигурой в тени, никак не связанной с ним, д'Ибеленом.

      Тот, чьего появления дожидался Амори, появился на удивление скромно и незаметно, совсем не так, как обычно представали перед подданными отпрыски правящей фамилии. Просто вошел еще один человек, впустив за собой струйку холодного ветра и неяркого солнца, прикрыл дверь и не торопясь зашагал по широкому срединному проходу между колонн к алтарю и чудотворной иконе. За ним никто не появился – что ничего не означало. Соглядатаи могли обосноваться в храме заранее. Да и кто поручится, что одна из безмолвных черных фигур местных монахов не является доверенными глазами и ушами зловещего кирие Дигениса?

      Пришедший постоял, положенное количество раз крестясь и кланяясь, зажег свечу и отошел к правому пределу. Не шмыгнул украдкой, просто отошел не спеша и присел на скамью у стены – возжелалось человеку побыть наедине с собой и Господом.

      Выждав некоторое время и убедившись, что в соборе не прибавилось новых лиц, д'Ибелен опустился на ту же скамью – в почтительном отдалении от своего собеседника.

      – Мессир Амори? – голос низкий, глуховатый, более подходящий человеку почтенного возраста. На самом деле Мануил Комнин был немногим старше несостоявшегося иерусалимского короля, коему недавно исполнилось тридцать два года.

      – Ваше высочество, – откликнулся д'Ибелен. Разговор шел на норманно-французском, коим наследник императора Византии владел почти как родным греческим. Госпожа Феодора Вотаниата из Иерусалима, матушка Мануила – или Эммануила, как называли его франки – была из семейства, имевшего родственные отношения с европейцами. Да и сам Эммануил провел немало времени при дворе сначала короля Балдуина Прокаженного, а затем сестры его Сибиллы и ее неудачливого супруга Ги де Лузиньяна, пока двое последних оставались правителями Святой Земли. –