Весна в Ялани. Василий И. Аксёнов

на берёзе, не улетают. Заинтересованные. Между собою не бранятся. На людей смотрят внимательно. Будто в то, о чём те говорят, вслушиваются, слово боятся пропустить – не шелохнутся. Всё они знают, но не скажут.

      Глядят Коля и водитель на мёртвого – глаз от него не отвести. Как от воды бегущей, от огня ли.

      На сопке где-то ухнула лесина, рухнув, – перестояла. Эхо, как птица вспугнутая, крыльями захлопав, полетело, на дне распадка улеглось; совсем утихло – зарылось в снег, наверное, – чтобы никто его уже не потревожил.

      Два ворона, один от другого метрах в десяти, словно ведущий и ведомый, хрипло и изредка между собой перекликаясь, прямо, как по начертанному курсу, проследовали в небе голубом в сторону розового горизонта. Им до того, что на земле творится, нет будто дела. Похоже, так оно и есть – вид у них больно отрешённый.

      Пошёл к машине водитель, поднялся на подножку, дверцу открыл, достал из бардачка строительные перчатки, возле машины их надел, назад вернулся. Говорит:

      – Надо хоть посмотреть… Ты тут, я тут… Давай-ка… это…

      – Обувь не та, – говорит Коля. – Штаны, как у Флакона.

      – Флакон?

      – Да был тут у меня.

      – А ты?..

      – Я сторожу здесь, на деляне.

      – У Мерзлякова?

      – У него… И не Электрик.

      – А это кто?

      – Да был тут тоже.

      Взявшись вместе за рукав и за полу когда-то белого, заношенного полушубка, встряхнули человека. Снег с лица его скатился. Как со стеклянного. К нему снежинки не пристало. Светло-каштановые, с проседью, волосы у него, у человека бывшего, на голове в косички смёрзлись – дыбом торчат, как ирокез. Серая кроличья шапка валяется тут же и тоже смёрзлась – словно пушной зверёк, в петле или в капкане околевший. Голова ещё недавно хозяина этой шапки, когда он был ещё живой, была, наверное, вспотевшей – решить так можно. Щетина пегая и редкая, как у монгола, только на скулах и на подбородке. Веки сомкнуты, без прощелины. Один глаз выпуклый, другой чуть вмят. В ноздрях, как чопики, бледно-зелёный лёд – можно подумать: мозг как будто выдавило –

      Воздря.

      – Ты его знаешь? – спрашивает водитель.

      Рассмотрел Коля будто прозрачное лицо замёрзшего и признаётся:

      – Знаю.

      – Кто?

      – Яланский, наш.

      – А кто такой-то?

      – Шура. Лаврентьев. Пчеловод.

      – А-а, – говорит водитель. – На Рыбной. Пасека там. Знаю. Мы позапрошлой осенью оттуда лес возили, с сопок… Росомаха.

      – Его потом уж так прозвали.

      – Слышал. За воровство…

      – Да, по избушкам шарился… по путикам чужим.

      – Во, наша жизнь, не знаешь, где и как закончишь… Отшарился, – говорит водитель. – Надо сообщить… в милицию.

      – А как?

      – Бог правду видит…

      – Он видит всё.

      – А ты в Ялань?

      – В Ялань.

      – Есть телефон?

      – Мне он зачем?

      – Понятно. На Медовом берёт мобильник, как поднимусь, оттуда позвоню, связь если будет. Зять, муж сестры, там, в уголовном розыске… начальник.

      – Ладно, – говорит Коля.

      – Может, его уже и ищут, – говорит водитель.

      – Кто?

      – Мало