О любви. Дон Нигро

ники. Год 1900. Трое молодых людей в летней одежде.

      (Свет падает на МОЛЛИ, ДЖЕЙН и ТОМА, симпатичных молодых людей, в белой летней одежде, сидящих на среди папоротников на лесной поляне. Между ними корзинка с красными ягодами. Лето 1900 г.)

      МОЛЛИ. Том и Джейн, Том и Джейн, по лесной идут дорожке. Взявшись за руки, до дождя, выходят на поляну, заросшую папоротниками и белладонной. Здесь, в моей маленькой комнате, по ночам я слышу: стук-постук. На тумбочке у моей кровати чашечка с уксусом. Болиголов и мухомор. Ягоды и горе. Земля – сплюснутый сфероид. После полуночи безумные монахини что-то бормочут в шепчущей галерее, тогда как кости рассыпаются в прах в катакомбах. Но здесь, на поляне, Том и Джейн, доисторические папоротники и белладонна.

      ДЖЕЙН. Посмотри, Том.

      МОЛЛИ. Сказала Джейн.

      ДЖЕЙН. Кто-то оставил нам прекрасные алые ягоды, в такой милой маленькой корзинке.

      ТОМ. Здесь полно стрекоз.

      МОЛЛИ. Сказал он. Одна чуть не села ему на руку, рядом с костяшками пальцев. А потом Джейн постаралась отвлечь его внимание от жужжащих существ.

      ДЖЕЙН. Знаешь, в свое время я любила мальчика на лошадке-качалке.

      ТОМ. Правда?

      МОЛЛИ. Спросил он.

      ДЖЕЙН. Да. Но теперь, увы, он мертв.

      МОЛЛИ. Ответила она.

      ТОМ. Не будь он мертв, я бы его убил.

      МОЛЛИ. Сказал Том. В сердце он был яростным и неистовым, и это пугало Джейн, а ему нравилось пугать Джейн, потому что Джейн нравилось пугаться. У меня чашка с уксусом, и что-то здесь постукивает, постукивает.

      ТОМ. Я бы вырезал ему глаза своим перочинным ножиком.

      МОЛЛИ. Сказал Том.

      ТОМ. И скормил их кошке.

      МОЛЛИ. Том всегда заходил чуть дальше, чем следовало. За исключением тех случаев, когда ему не удавалось зайти слишком далеко. Не такой и умный, но обаятельный. И почувствовав, что в бедрах возможности на мгновение откроется щель, я воспользовалась моментом и усилием воли заставила его запомнить меня.

      ТОМ. Что-то вдруг пришло мне в голову.

      МОЛЛИ. Сказал он. И это главное.

      ДЖЕЙН. Что ж, это очень странно.

      МОЛЛИ. Сказала Джейн.

      ДЖЕЙН. И что пришло тебе в голову, Том?

      ТОМ. Мне пришло в голову, что однажды я любил девочку на качелях, в саду, давным-давно.

      ДЖЕЙН. О.

      МОЛЛИ. Сказала Джейн. Очень недовольная. У меня есть чашка уксуса.

      ТОМ. Не тревожься, я совершенно забыл ее имя. Я только помню, что ее глаза постоянно меняли цвет.

      МОЛЛИ. Как мои, сказала я. Но меня они услышать не могли. Потому что, видите ли, меня там не было. Да только, разумеется, я была. Маленькая чашка уксуса и постукивание в стенах.

      ДЖЕЙН. Ты слышишь что-то в лесу? Шуршание листвы? Какое-то постукивание?

      МОЛЛИ. Спросила Джейн. Думаю, она была с чудинкой. Тогда как я, с другой стороны, однажды была просто девочкой на качелях в саду, и мои глаза всегда меняли цвет на свету. Он поцеловал меня там, под толстым оранжевым полумесяцем, свет которого пробивался через переплетение ветвей в заросшем саду моего отца, и мои глаза несколько раз поменяли цвет, хотя были закрыты, и он не мог этого видеть. Он это помнит, хотя притворяется, будто забыл мое имя, только упоминание которого может вызвать у Джейн судороги, приводящие к тому, что ей станет не хватать воздуха, а теплые чуть влажные девственные чресла затрепещут.

      ТОМ. Я думаю, в опасное мы пришли место.

      МОЛЛИ. Сказал Том. Ему нравилось наблюдать, как ее щеки полыхают румянцем, а потом бледнеют.

      ТОМ. Алая кровь властвует в зимней белизне.

      МОЛЛИ. Говорил он, когда она краснела. Это все, что он знал из Шекспира[1], и понятия не имел, что это значит, но она краснела, и бледнела, и снова краснела с абсурдной неравномерностью деревенских часов, обжитых призраками белок.

      ТОМ. Я составил список того, что может убить тебя в лесу.

      МОЛЛИ. Сказал Том. У него сильные руки. Он раскачивал меня на качелях. Так высоко. Так высоко, что у меня кружилась голова. Я чуть не упала. Я обмочила трусики. В экстазе от опасности и предчувствия чего-то неистового. Я знала, что надвигается беда. Я слышала бормотание монахинь за стеной церковного кладбища.

      ТОМ (загибает пальцы). Медведи, пумы, друиды, поезда, несварение желудка, зависть, падающие с деревьев рояли и что-то еще, но я забыл, что именно.

      МОЛЛИ. Ему нравилось ее пугать, а потом смешить. Смех пузырился на ее губах, как кровь. Рукава белой блузки подчеркивали красоту ее рук. Ни у кого не было таких идеальных рук, ни в Суссексе, ни во Франции.

      ДЖЕЙН. Медведи.

      МОЛЛИ. Сказала она.

      ДЖЕЙН. Ты забыл медведей.

      ТОМ. Я не забыл медведей.

      МОЛЛИ. Он сказал. Он сказал – медведи.

      ТОМ. Я сказал – медведи.

      ДЖЕЙН. Пр моему разумению, медведей

1

Фраза из «Зимней сказки» Шекспира, четвертый акт, третья картина.