Прости, я притворялся. Елена Трифоненко

ился, чертыхнулся, неуклюже ткнул пальцем в пиликающий домофон. Входная дверь открылась, но мама почему-то не спешила входить.

      – Ты один, родной? – спросила она хрипло, через силу.

      – Нет, у меня Виктория.

      Мама поморщилась, приложив пальцы к вискам, сказала:

      – Тогда я не буду подниматься. Спустись сам, пожалуйста: есть разговор.

      – Что-то с папой?

      – Потом, Платон, все потом. – Она казалась такой маленькой и жалкой, что сердце у меня мучительно сжалось.

      Я тут же вернулся в спальню, вытащил из шкафа джинсы и футболку. Мне хотелось ускользнуть из квартиры незаметно, но не получилось. Виктория приподнялась над подушкой, взглянула на часы.

      – Боже, только шесть утра! Кто это был? Куда ты собрался?

      – Спи! – шепнул я и покинул комнату без объяснений.

      Минуту спустя я уже оделся и вышел во двор. Мама стояла у крыльца и встревожено озиралась. Она выглядела как шпионка, которая боится, что ее вот-вот рассекретят.

      Я торопливо, по привычке, чмокнул ее в щеку.

      – Что случилось, мам? Рассказывай!

      Она не ответила, жестом попросила следовать за ней и пошла вперед.

      Вокруг никого не было. У земли стелился туман – густой и холодный. Мама свернула к скверу, начинающемуся сразу за моим домом, прошла метров двести и только потом остановилась, посмотрела на меня. В ее взгляде читались безысходность и отчаяние.

      – Я в беде, Платон. Вся наша семья в беде. И только ты можешь помочь.

      По ее щекам заструились слезы. Мама вытащила из сумочки платок – тонкий, почти прозрачный, стала с остервенением тереть лицо.

      Я осторожно обнял ее за плечи.

      – Ну что ты, мама, не надо плакать. Я обязательно все улажу, только объясни толком, что случилось.

      – Что случилось? Наша жизнь вот-вот пойдет прахом – вот что случилось! – простонала она, вырываясь. – И все из-за меня! Все из-за моей глупости.

      – Я не понимаю, мама… – пробормотал я, борясь с подступающим раздражением. – Что ты имеешь в виду?

      Она опустила глаза и несколько секунд словно собиралась с силами, а потом вдруг призналась:

      – Двадцать три года назад я совершила ужасное. Я изменила вашему отцу.

      – Что? – Ее признание меня оглушило. – Что, прости?

      Мать дернулась, как от удара, но почти тут же выплюнула свое признание еще раз:

      – Да, Платон. Я изменила вашему отцу и всю жизнь ненавижу себя за это.

      Я посмотрел на нее внимательней. Мать пьяна? Заболела? То, что она сейчас сказала, просто не могло быть правдой. С самого детства все вокруг меня твердят, что мои родители – идеальная пара. Да я и сам это вижу. Они до сих пор ходят везде держась за руки. До сих пор смотрят друг на друга как влюбленные малолетки.

      Но у матери ведь нет смысла мне врать. Нет повода! Да и я уже достаточно пожил на свете, дабы понять, что иногда благополучие лишь картинка.

      Я пригладил взъерошенные со сна волосы и постарался быть снисходительным.

      – Двадцать три года назад – это очень давно, – сказал я. – Забудь. Главное, что ты сделала выводы и больше никогда…

      Мама не стала слушать: ей срочно приспичило исповедаться.

      – Все произошло летом девяносто пятого, – сообщила она, и глаза ее сверкнули каким-то нездоровым азартом. – Ты гостил у бабушки в Воронеже, а я решила отдохнуть в Сочи. Мы должны были поехать в отпуск вместе с Сашей, но в последний момент твой отец, как всегда, предпочел работу. Я была зла на него за это и, видимо, поэтому позволила себе флиртовать с другим мужчиной. – Мама качнулась, тронула рукой куст смородины, растущий у дорожки, оторвала и смяла листик. – Он был художником, как-то попросил меня позировать и…

      Меня чуть не вывернуло. Прямо там – на смородину.

      – А можно без подробностей? – сказал я, делая пару глубоких вдохов, чтобы отогнать тошноту. – Я предпочел бы их не знать.

      – Они, к сожалению, важны, – она вздохнула, снова провела платком по лицу. – Ведь через девять месяцев после той поездки родился Матвей.

      В моей голове словно что-то взорвалось. Настолько сокрушительной оказалась новость.

      – Подожди, ты хочешь сказать, что мой брат – сын того… того… – я никак не мог подобрать слов для мерзавца, полезшего к чужой жене без всяких душевных метаний.

      – Да, это так, – мать вздохнула. – Сначала я сомневалась. Мне хотелось верить, что Матвей – Сашин. Но с каждым годом сомнений было все меньше. К сожалению, твой брат унаследовал множество черт своего настоящего отца. И его характер.

      – С ума сойти… – Мне вдруг стало так противно, будто наступил во что-то липкое и зловонное.

      Мать попыталась схватить меня за плечо, но я отшатнулся. Ее рука, протянутая ко мне, упала безжизненной плетью.

      – Прости, Платон! – тихо всхлипнула мама. – Я знаю, как это все ужасно звучит!

      Ее губы затряслись,