Невероятное путешествие мистера Спивета. Рейф Ларсен

Джибсен спешит ко мне навстречу в золотисто-оранжевом галстуке-бабочке, постукивая по мрамору тросточкой, словно проверяет его на прочность.

      – Ах, дражайший мистер Спивет, бонжур! Bienvenu à la capitale![1] – восклицает он, и пришепетывание его звучит так мягко и знакомо – и, собственно, в таком виде… очень по-французски. И правда, в таком раскладе весь Смитсоновский музей приобретает вдруг какой-то французский налет: повсюду велосипеды, а на скамейке в парке ребенок играет на аккордеоне.

      – Вы, верно, très fatigué[2] с дороги, – продолжает мистер Джибсен. – Вижу, вы собрались на все случаи жизни. Il y a beaucoup de bagage! Mon Dieu! C’est incroyable, n’est-ce pas?[3]

      – О да, – отвечаю я. – Люблю, знаете, быть готовым ко всему. Кто знает, что вы попросите меня сделать во имя науки.

      Однако видение разбивается вдребезги, едва воображаемый офранцуженный Джибсен видит воображаемого меня, отнюдь не ставшего в этих фантазиях старше. А я гляжу на себя: французский дорожный костюм велик на добрых четыре размера, манжеты спадают на руки – на жалкие детские ручонки, – мешая мне пожать протянутую ладонь мистера Джибсена. Да, впрочем, он и сам уже потрясенно ее отдергивает.

      – Уи-и-и! Un enfant![4]

      Даже дитя с аккордеоном в ужасе перестает играть.

      О да. Уи-и-и! В этом-то все и дело.

      Я снял со стен инструменты, разложил их на ковре с изображением Льюиса и Кларка и, закрыв глаза, принялся расхаживать вокруг этой кучи, мысленно представляя себе здания Смитсоновского музея, и реку Потомак, и как осень сменяется зимой, а зима весной, а вишневые сады, о которых я столько читал, покрываются буйным цветом. La Capitale.

      Почти восемь часов спустя, в 4:10 утра, я, наконец, вынырнул с окончательным вариантом списка, который распечатал и прикрепил изнутри к крышке чемодана:

      1. Шестнадцать пачек коричной жевательной резинки «Тридент».

      2. Запас нижнего белья.

      3. Всего один телескоп: «Аврора» фирмы «Зуммель».

      4. Два секстанта и один октант.

      5. Три серые вязаные безрукавки и прочая одежда.

      6. Четыре компаса.{51}

      7. Бумага для рисования, полный набор карандашей и перьев Gillot и рапидограф Harmann.

      8. Налобная лупа «Томас» (по-простому Том).

      9. Два гелиотропа и старый теодолит – мамины подарки на десять лет. Теодолит еще работает, если его уговорить.

      10. Мой дорожный навигатор «Игорь».{52}

      11. Три синих блокнота: «Ньютоновы законы сохранения и горизонтальные перемещения мигрирующих птиц в северо-западной Монтане 2001–2004», «Отец и удивительное разнообразие его манеры косить траву» и «Лейтон: жестикуляция, устойчивые оговорки, интонации».

      12. Пять пустых зеленых блокнотов З101‑105.

      13. Носовой

1

Добро пожаловать в столицу! (фр.)

2

очень устали (фр.)

3

Как много багажа! Боже мой! Это невероятно, не правда ли? (фр.)

4

Да-а-а-а! Ребенок! (фр.)

51

Счастливый сломанный компас. Из блокнота З32

Два горных, один туристический и еще один, который не работал, но зато приносил удачу – доктор Йорн мне его подарил на двенадцать лет. Доктор Йорн и в самом деле классный. Он, верно, знает, как лучше. Если решил, что Бэйрдовская премия – это хорошая затея, значит, так оно и есть. Я постараюсь, чтобы он мог гордиться мной – как никогда не будет гордиться отец.

52

Игорь не очень-то сочетался со всем более старым оборудованием, но без него в экспедиции не обойтись. «Нельзя жить только прошлым», – как-то сказал мне один из членов Исторического общества Бьютта. Мне показалось, что в устах историка это довольно странное утверждение, но, по-моему, он был пьян.