Рубайат в классическом переводе Германа Плисецкого. Омар Хайям

рпий, бездонный кувшин приготовь!

      Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.

      Эта влага мне стала единственным другом,

      Ибо все изменили – и друг, и любовь.

      Собственно говоря, человек для того и пьет вот уже сколько тысячелетий, чтобы иногда почувствовать себя Омаром Хайамом. То есть дать Здравому Смыслу шанс поговорить начистоту с Начальником Бытия. Дескать, так и так: допустим, жалоб нет, питанием и прогулками доволен, книги тоже попадаются интересные, – допустим, а все-таки: зачем я тут? и на фига мне соблюдать эти ваши правила распорядка и ходить на общие, и наблюдать мерзкие повадки блатных, и трепетать перед вертухаями, если мне светит неизбежная вышка, причем неизвестно за что?

      Да, я всего лишь особь, организм, тварь, а мироздание величаво и прекрасно, и я в нем ничего не значу и знаю это, и только этим, с позволения сказать, знанием и отличаюсь от какой-нибудь сосны или, там, пальмы. У вас, наверное, какие-нибудь замечательные замыслы и цели. Мне догадываться о них не положено. Ни жалости, ни снисхождения тоже не ждать. Я – говорящая пылинка, которая очень скоро замолчит навсегда. Что ж, превосходно. Я не нужен – значит, ничего не должен.

      Нежным женским лицом и зеленой травой

      Буду я наслаждаться, покуда живой.

      Пил вино, пью вино и, наверное, буду

      Пить вино до минуты своей роковой!

      Меняю ваше мироздание на дозу этилового спирта, в данных исторических условиях – на тыквенную бутыль красной финиковой бормотухи. Потому что в мироздании нет свободы, а в бормотухе она есть. Ненастоящая? Конечно: тут всё ненастоящее, реальна только смерть.

      Да пребудет вино неразлучно с тобой!

      Пей с любою подругой из чаши любой

      Виноградную кровь, ибо в черную глину

      Превращает людей небосвод голубой.

      А я у меня один. И у вас другого меня не будет. И с моей точки зрения – с точки зрения пальмы или пылинки, зачем-то наделенной здравым смыслом, – это жестоко и неумно. И обидно. Фантазия пусть подслащивает эту обиду литературой, философией, религией. А Здравый Смысл предпочитает асимметричный ответ, а именно – финиковую.

      В жизни трезвым я не был, и к Богу на суд

      В Судный день меня пьяного принесут!

      До зари я лобзаю любезную чашу,

      Обнимаю за шею любезный сосуд.

      Вообще-то никто не видел Хайама пьяным. Он, может быть, и не прикасался к спиртному, и все свои застолья сочинил – как Бунин приключения в темных аллеях. Кстати, Хайам тоже толкует о приключениях, но как бы на уровне теоретических рекомендаций:

      С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,

      В сад любви удались и наполни бокал,

      Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

      Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

      Тотчас виден геометр, мастер уравнений: задери девушке рубашку, пока с тебя не сорвали тело. И астроном, автор календаря – лучшего, говорят, в мире (а впрочем, ненужного): тут секунда в космической цене.

      Брось молиться, неси нам вина, богомол,

      Разобьем свою добрую славу об пол.

      Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь —

      Ухвати хоть красавицу за подол!

      И видно также, что не красавицы у него на уме. Живи он столетием раньше да попади ко двору Владимира Красна Солнышка, была бы сейчас Российская Федерация крупнейшим мусульманским государством. Ведь только и не понравился в исламе нашему равноапостольному – безусловный запрет на вино. Так он и отрезал в 986 году исламским богословам: ваша религия для нас неприемлема, поскольку веселие Руси – алкоголизм. Омар Хайам полюбился бы великому князю. Вдвоем они сочинили бы, пожалуй, славную веру, и она завоевала бы весь мир.

      Не у тех, кто во прах государства поверг, —

      Лишь у пьяных душа устремляется вверх!

      Надо пить: в понедельник, во вторник, в субботу,

      В воскресение, в пятницу, в среду, в четверг.

      Но Хайам служил султану – и непонятно, как и почему жил довольно долго и умер своей смертью. Какие бы ни были математические заслуги, критиковать в самиздате самое передовое, официальное и притом единственно верное учение – за это ни в одиннадцатом веке, ни в двенадцатом по головке не гладили. Остается предположить, что империя сельджукидов была отчасти правовое государство: не пойман – не автор; тексты ходят по рукам, мало ли кому припишет их неизвестный составитель рукописного сборника… И, наверное, Хайам был гениальный конспиратор. Ни единого автографа не оставил. И прижизненных сборников тоже не нашлось ни одного.

      Не горюй, что забудется имя твое.

      Пусть тебя утешает хмельное питье.

      До того, как суставы твои распадутся —

      Утешайся с любимой, лаская ее.

      Это жутко осложнило жизнь филологам: в дошедших до нас диванах (или