Война мертвых. Александр Михайлович Бруссуев

досталось все равно изрядно. Когда же его поволокли с берега и бросили, как мешок с картошкой, на какую-то тележку, Макс слушал и старался запоминать.

      Стало понятно из чужих слов, что катамаран ушел, но требование о выкупе было успешно передано. Он верил, что его товарищи пойдут дальше – чувство здравого смысла у них было развито вполне. По крайней мере, для того, чтобы понять: их миссия важнее, нежели бесполезная попытка освободить своего плененного друга. Может быть, они остановятся где-нибудь в том месте, где Ладога начинает вытекать посредством Невы в Балтийское море. Подождут денек-другой. Но все равно им надо будет двигаться дальше.

      А Максу надо будет отсюда выбираться. Но как?

      Его выгрузили из тележки, и пока тащили в подвал кто-то скучным голосом поведал, что скоро будет суд, который определит степень его, подонка и негодяя, вины. Ему уже предоставлен для защиты адвокат, но встретиться с ним можно будет лишь в зале суда. Если до вечера не будет выплачен залог за его содержание, то суд состоится завтра с утра. В другом случае – чуть позднее: на день или два. Кормить не будут пока не поставят на довольствие. Возможен допрос. Ну, и прочее, прочее.

      Его бросили головой вперед в кучу старых кресел, и он слегка потерялся – то ли отключился на время, то ли сладко заснул. Ну, второе предположение было весьма спорным.

      Когда он открыл глаза, то не стал шевелиться, потому что решил сориентироваться и оценить ситуацию. Мало ли кто за ним наблюдает.

      Но Макс был один. Он это почувствовал и за время своего пробуждения не ощутил никакого движение в этой сумрачной хозяйственной зале. Он также не услыхал ни единого вздоха – вообще никаких звуков. Даже мыши в шкафах не кашляли.

      Уже собираясь вылезать из-под обвалившихся на него кресел, Макс снова замер: что-то изменилось.

      Возле дальней стены сидел человек. Вот его не было, а вот он на корточках, а за ним с шуршанием опадает штукатурка, открывая гранитную глыбу фундамента.

      Человек тоже был перепачкан в известке, но, чихнув пару раз, начал счищать ее со своего платья, чрезвычайно напоминающего арестантскую рванину из фильмов советской поры про фашистские концлагеря.

      Макс готов был руку свою отдать, что этого арестанта в природе не существовало, но факт упрямо свидетельствовал обратное: тот сидел возле заваленного безголового манекена и держался за его протянутую руку. «Пусть это будет кратковременное помутнение сознания», – подумал Макс и снова зажмурил едва приоткрытые глаза. Почему-то ему сделалось чертовски страшно, и чертовски не хотелось, чтобы в этом помещении сидел арестант, который по определению не питает никаких нежных чувств к человеку в ментовской форме, пусть и с оторванным погоном.

      Незнакомец знал о существовании Макса, но тоже не торопился идти знакомиться. Он пытался разобраться в ситуации, и разобраться получалось не очень.

      – Сука, еще брыкается! – еще пребывая в темноте «перехода», ранее, услышал он слова, прозвучавшие на русском языке. – Ну, да на суде