Лебединая песнь. Ирина Головкина (Римская-Корсакова)

той высокой, смугленькой, она всю ночь просидела около вашей постели.

      – Я бы не назвал ее дурнушкой. У нее глаза как у лани.

      – Вот оно что! Так, может быть, как в романе – после выздоровления «Исайя ликуй»?

      – Зачем же сразу «Исайя ликуй»? Эта мера, так сказать, катастрофическая! Может случиться, все обойдется ему и не так дорого, – отозвался другой офицер.

      С ним шутили, желая его развлечь, так как знали о его несчастьях, но он ответил совершенно равнодушно:

      – Уверяю вас, что это все только в вашем воображении: ее назначили дежурить, и дежурила – в госпитале своя дисциплина.

      – Дисциплина дисциплиной, однако она плакала над вами, когда вас принесли из операционной. Дежурный врач даже счел необходимым сделать ей небольшое внушение.

      Но юноша не хотел переходить в шутливый тон.

      – Она еще недавно работает и не успела покрыться полудой[7]. Я во всем происшедшем не вижу ничего, кроме того, что она добрая и милая девушка. Не думаю, чтобы мной можно было сейчас заинтересоваться, – и устало закрыл глаза, желая кончить разговор, который стоил ему усилий.

      Проводя этот день дома, Елочка испекла свое любимое печенье по рецепту, написанному рукой ее бабушки на пожелтевшей уже бумажке, а потом раздобыла у одной запасливой дамы немного клюквы и приготовила морс.

      На следующее утро, отправляясь на дежурство, она понесла все это с собой.

      «Он совсем ничего не ест», – думала она, вспоминая те порции, которые уносили нетронутыми с его столика.

      Когда она предложила ему морс, который будто бы принесла для себя, он взглянул на нее несколько удивленно, но, встретив ее смущенную и ласковую улыбку, в свою очередь печально улыбнулся.

      – Спасибо вам, сестрица! Вы очень добры. Я тронут.

      Для нее огромным удовольствием было лишний раз подойти к нему и поить его, осторожно приподнимая ему голову, но в этот день она чувствовала себя нездоровой и к концу дня работала уже через силу: болела голова и чувствовалась странная разбитость во всем теле. Ему между тем было в этот день, по-видимому лучше – не такой лихорадочный цвет лица, не такое короткое дыхание. Операция сделала свое дело, и Елочке уже мерещились дни выздоровления, но доносившийся отдаленный грохот артиллерийских орудий заставлял всякий раз жутко вздрагивать, напоминая о надвигающейся катастрофе, по-видимому, уже неотвратимой, которая грозила все разбить и смять, унося тысячи жизней, а с ними и эти хрупкие мечты. Взгляды сестер испуганно скрещивались, врачи озабоченно переговаривались, санитары угрюмо молчали.

      – Без паники. Спокойствие. При раненых никаких разговоров, – несколько раз повторял, проходя по палатам, ее дядя.

      Один раз он увидел ее у окна с руками, прижатыми к горевшему лбу.

      – Елизавета, ты что там куксишься? Смотри у меня! – Но, приблизившись, прибавил вполголоса: – Придешь домой, передай тете, что я остаюсь на ночь в госпитале. Будь мужественна, девочка!

      Она уже

7

Полуда — слой олова, при лужении наносящийся на поверхность металлических изделий для предохранения от окисления.