Готика. Провинциальная версия. Константин Борисович Кубанцев

уперся в торчащий член!

      “О-о-го-го, выздоровел”, – понял он.

      – Чудесно! Я вас выпишу, – легко согласился Родионов. – Но завтра! Оформим больничный лист и выписку. А сегодня, простите, мой рабочий день закончен.

      – Не-а. Я ухожу. Мне твоя выписка не нужна. И больничный – тоже. Я так зашел – предупредить: покидаю мол. Может, чего на дорогу скажешь, а? Ну, там, совет какой дашь, – улыбаясь по-пьяному и демонстрируя неровные желтые зубы, произнес Сало.

      “Пусть катится, состояние, вроде, нормальное”.

      – Больница – не тюрьма. А совет я вам – не пейте. Подождите-ка минутку.

      Несколько секунд Павел сосредоточенно рылся в стопке разлохмаченных историй, но вскоре извлек одну, не толстую, но и не самую тоненькую, не самую потрепанную и рваную, но уже истертую и мятую.

      – Сало Петр Виссарионович? Проживаете в Уровикинском районе? Оперировали вас… э-э… девять суток назад?

      Обошлось без осложнений, припомнилось Павлу Андреевичу, опухоль была расположена в нижнем полюсе правой почки, оказалась небольшой – в три сантиметра. Время операции – минут сорок. Послеоперационный период протекал гладко, без конфузов. Инцидент, что приключился с больным в первые сутки, пока он находился в реанимационном отделении, серьезного внимания не заслуживал, такое случается. А больного и в самом деле пора было выписывать.

      Родионов вяло переворачивал страницы, заполненные неровным спешащим почерком: дневники, эпикризы, анализы. И, наконец, заглянул в самый конец истории болезни и со стыдом убедился, что последняя запись о состоянии больного сделана им три дня назад. Стыдно, укорил он себя и отложил историю в сторону, решив, что оформит все завтра, а сегодня – ему не до того.

      – Счастливого пути, Петр Виссарионович, – напутствовал он больного.

      – Пока.

      Сало покинул отделение ровно в шесть часов вечера. Выписался

      ***

      Две недели назад.

      Апатия, охватившая его, и слабость, и туман, застилающий мозги и глаза… нет, не туман, а жидкое прилипчивое дерьмо с отвратительным привкусом, что ощущался не только во рту, а будто бы везде, словно весь он от стоп и до макушки наполнен отвратительной субстанцией, не давали ему передышки – он не успевал подумать, возразить, отказаться, согласиться, сказать. Силы, которым он не мог противостоять, надернули на его мозг то ли черное шелковое покрывало, то ли брезентовый не проницаемый мешок.

      “У-уу…умру!”

      От этой мысли ему хотелось выть.

      “Умру? Да!”

      Он уже не верил, что останется жив.

      “У-уу-умру я! А-аа-а, суки!”

      Всем было наплевать.

      Не всем!

      – Вам срочно требуется операция, – сказал ему молодой настойчивый врач, осмотревший его в вытрезвителе.

      – Операция?

      Мысли-перья, серые и коричневые, лезли в прорехи… Они покалывали и щекотали, и беспокоили и, неожиданно набирая вес, сбивали с ног – валили в грязь, в пустоту, что расстилалась где-то за пределами поля