Я, следователь…. Георгий Вайнер

Но мы же с вами практики, реалисты и знаем, что раскрутить подобную глупость в сто раз труднее, чем любое хитроумное, изощренное убийство…

      – Опять двадцать пять! Мы с вами не знаем – глупость это или изощренное убийство…

      – Хорошо, хорошо! Я с вами не спорю, – замахал энергичными ручками, загрохотал надо мной Зацаренный. – Я хочу вам задать товарищеский коллегиальный вопрос. Вот вы – работник МУРа, можно сказать образцовой, лучшей разыскной службы. Представьте, что к вам обратились с подобным материалом. Вы бы настаивали на возбуждении уголовного дела? С перспективой вечной нераскрываемой «висячки»?

      Экий паршивец! Он поставил меня в невыносимую позицию демонстрации своей добродетели. Но у меня нет возможности кокетничать и жеманиться. И я твердо ответил:

      – Я лично – возбудил бы. Я надеюсь, что вы освободите меня от предъявления своего послужного списка и доказывания моей добросовестности…

      – Упаси бог! – взорвал акустическую бомбу Зацаренный. – Я вам верю. Но один мой очень умный друг всегда говорит, что никакой следователь не должен, не может расследовать дел, связанных с судьбой близких людей, как ни один хирург не станет оперировать дорогого ему человека. Руки дрожат!

      – Да, у меня дрожат сейчас руки, – сказал я. – Может быть, ваш друг и правильно говорит про хирургов…

      – А про нас? – усмехнулся Зацаренный.

      – Про нас? Я вот только сейчас понял, что, когда каждое дело будет волновать тебя лично так, будто тебя самого режут, тогда правосудие будет обеспечено как надо…

      – К сожалению, если смотреть на вещи реально, это невозможно. И когда горечь утраты стихнет и вы немного успокоитесь, поймете, что нельзя боль всего мира принять на себя… Вы не понимаете, что…

      Я встал, дальнейший разговор мне представлялся бесплодным. Образованный, приличный человек, наверняка честный работник. Особая порода людей, которые начинают и завершают любой спор заявлением – «вы не понимаете, что…».

      Зацаренный протянул мне руку, напутственно гулко прогрохотал:

      – Мы, конечно, что сможем, проверим… Хотя особых надежд не питаю… Да и семья покойного ни с каким заявлением не обращалась… Вы им скажите… чтобы все было в установленном порядке…

      На автомобильной стоянке, кроме моего «жигуленка» цвета «коррида», уже никого не осталось. Все разъехались. На опустевшей площади валялись оранжевые кляксы апельсиновой шкуры, пустые сигаретные пачки, ветерок разносил клочья бумаги. Черным колодцем зияла брошенная на асфальте лысая покрышка с грузовика. Налившееся тяжелой краснотой солнце садилось в пепельно-свинцовые горы облаков.

      Я подошел к машине и увидел, что рядом с водительской дверью сидит Барс. Завыл он тоненько и посунулся ко мне.

      – Ты меня как разыскал? – потрепал я его по загривку, и Барс длинным горячим языком лизнул мне ладонь.

      – Садись в машину, поедем домой. – Открыл заднюю дверцу, и Барс ловко прыгнул в кабину.

      Я сел за руль, повернул в замке зажигания