Нежелание славы. Александр Карпович Ливанов

оправдываюсь. И необходимость эта – мне досадна. Хотя и понимаю ее тщету… О, если б я не так верил в себя!.. Но чем я докажу тебе, что, мол, «в иных обстоятельствах»… На беду, ты не из тех воробьих, которым кажется, что их воробей поёт лучше соловья… Ничего мне, право не надо… Ведь так легко счесть меня неудачником. Так традиционно. Писать стихи – и быть безвестным! Эстрадное время делает свой выбор – ничего тут не поделать. В поэзии я – любящая, молчаливая Корделия.

      Считаю дни до твоего возвращения. Хоть знаю – все будет так же. Ты будешь рядом – а я буду грустить о тебе! Или счастье только таким и бывает? В сомненьях, грустным, суеверным?

      Как бы мне хотелось, чтоб ты – ты одна! Больше никто! – поверила бы в меня!.. Как тебе это объяснить… Помнишь у Пушкина «Желание славы»? Вот и перепишу тебе его…

      Когда, любовию и негой упоенный,

      Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,

      Я на тебя глядел и думал: ты моя, –

      Ты знаешь, милая, желал ли славы я;

      Ты знаешь: удален от ветреного света,

      Скучая суетным прозванием поэта,

      Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал

      Жужжанью дальному упреков и похвал.

      А я, я-то – могу ли про себя, хоть когда-нибудь подумать: «ты моя»?.. Нет, не ты мне даешь повод к сомнениям – я сам сомневаюсь… Я сам себя сделал бесправным на тебя: вот истинная мука!.. Вроде бы все то же: «ветреный свет», «суетное прозвание поэта», «долгие бури» – в смысле неудач, а мука куда как глубже, когда сам сомневаешься в своем праве любить, быть любимым. И все потому, что – «душу твою люблю»… Вот где начинаются самые трудные, самые грустные муки любви! О, это куда больше – обладания! Обладание душой самое трудное! А у Пушкина – оно несомненное! И, несмотря на это, такая мука, такая страстная исповедь!.. Здесь уверенность – в полном ответном чувстве, а все же – суеверный страх: вдруг лишится его. Как лишится самой жизни, ее смысла!

      Могли ль меня молвы тревожить приговоры,

      Когда, склонив ко мне томительные взоры

      И руку на главу мне тихо наложив,

      Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?

      Ты знаешь, что здесь происходит? Пожалуй, ее чувство к нему ближе к моему чувству к тебе! Страх суеверный у нее – сильнее, чем у него. Хотя – исповедь от него! Какая душевная обнаженность обеих! Ты не эгоистка, но для кого ты живешь, не живя для меня?

      Другую, как меня, скажи, любить не будешь?

      Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?

      А я стесненное молчание хранил,

      Я наслаждением весь полон был, я мнил,

      Что нет грядущего, что грозный день разлуки

      Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,

      Измены, клевета, всё на главу мою

      Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,

      Как путник, молнией постигнутый в пустыне…

      Вся стихия, вся бездна любящего человеческого сердца в этих стихах! Пушкин достигает самых больших глубин, не просто психологичности – духовности