Вижу вас из облаков. Анна и Сергей Литвиновы

вздохнула Аленушка. – Никому не нужна она…

      В реанимации духотища, больные все голые, мужчины, женщины – вперемешку, в одной огромной палате. Стонут, кричат, какой-то старичок Алену попытался за полу халата схватить. Но та и ухом не повела, руку молча стряхнула, мечтательный вид сохранила.

      Провела их в дальний угол. Драматически объявила:

      – Вот она, горемычная.

      Недвижимое тело. Глаза запали, утопают в черной синеве. Губы ввалились. К лицу лейкопластырем приклеены трубочки, соединяют рот и нос с натужно шумящим аппаратом.

      Данг ахнула. Тане тоже стало жутко. Она не знала, как выглядела Женя до болезни, но женщине здесь лет шестьдесят. И смотрится она совсем, ну, абсолютно мертвой.

      – Седьмой день в коме, – печально прокомментировала Алена.

      – В медицинской? – с умным видом уточнила Садовникова.

      – Если бы, – вздохнула медсестра. – Уже привезли ее в таком состоянии.

      – А что можно сделать?

      – Надо было сразу, как инсульт случился, экстренные меры принимать, – печально сказала Аленушка. – Сейчас поздно уже. – Добавила шепотом: – Врачи между собой говорят, что надежды нет. Хотят от жизнеобеспечения отключать.

      – То есть ее мозг мертв? – спросила Садовникова.

      Данг поморщилась. Алена – не слишком уверенным тоном – объяснила:

      – Пока не мертв. Но доктора ставят «минимальное сознание минус» – это состояние, близкое к вегетативному.

      – Можно… можно нам побыть рядом? – почти без акцента попросила Данг.

      – Конечно, – кивнула медсестра. – Поговорите с ней. Такие больные все слышат. И им очень важно внимание.

      Но Тане даже подумать было страшно – остаться подле недвижимого, незнакомого, почти мертвого тела. Не ее ипостась – «с больным сидеть и день, и ночь». Лучше действовать.

      – Где ее лечащий врач? – строго спросила она у медсестры.

      – Домой ушел. Он после суток.

      – А главный на месте?

      – Должен быть. – Аленушка взглянула с опаской.

      – Отведите меня к нему.

* * *

      Садовникова представляла, что рулевой в захудалой больничке окажется пожилым, усталым, с мудрыми морщинками в уголках глаз. Но в ледяном холоде кабинета (в отличие от душной реанимации, кондиционер здесь имелся) ее встретил истинный выпускник Оксфорда. Ботинки сияли лаком, под безупречным халатом виднелись брюки в клетку, оправа очков блестела золотом.

      Поначалу Тане доктор категорически не понравился. Но пригляделась: мужик не старый, а лоб весь в морщинах, глаза в красных прожилках. И наряд не из бутика. Брюки на пафосную марку «Burberry» только клеткой похожи. На глянце башмаков проступают более темные пятна – похоже, маркером цвет восстанавливали. Можно только уважать человека. Пижонить на гроши – нелегкое искусство.

      И английскую марку старается держать. Учтиво предложил чаю, спросил, чем может служить.

      – Я по поводу вашей пациентки Евгении Сизовой. Она в реанимации, в коме.

      Тот сразу насторожился:

      – Вы