В темноте. Кристина Хигер

быстро бегать помогло мне еще не раз, особенно во время немецких «акций», когда они оцепляли целые районы и очищали улицы от евреев. Ходить по городу без документов было всегда небезопасно, но во время «акций» даже самые правильные документы не значили ровным счетом ничего. В «акциях» немцы задействовали все свои силы: солдат, гестаповцев, эсэсовцев. Они вламывались в квартиры, где, по сведениям украинцев, жили евреи, и вытаскивали обитателей на улицы. Иногда они просто забрасывали гранатами здания, где, по их подозрениям, жили евреи. Они выгоняли людей на улицы и везли потом на возвышающийся над городом холм, в Яновский трудовой лагерь, или в лагерь смерти в Бельжеце. Иногда они убивали евреев прямо на улице или расстреливали в Пясках. Немцы целенаправленно старались депортировать или убить как можно больше евреев за максимально короткое время, чтобы держать в постоянном страхе живых. После каждой «акции» выживших евреев загоняли все дальше в глубь гетто. Их словно пропускали через воронку. На них непрестанно давили, загоняя во все более тесное пространство, уничтожая тех, кто туда переставал умещаться.

      Я до сих пор помню самую первую немецкую «акцию». А может, это первая «акция», которую я запомнила. Мы жили еще на Замарстыновской, 120, и мама постоянно сидела с нами. Мы услышали за окном шум, потом топот поднимающихся по лестнице немцев. Они колотили в двери квартир. А потом мы услышали крики людей. Мы испуганно прижались к матери…

      Но потом она сделала нечто странное: она начала щипать нас за щеки. Она щипала снова и снова. Это было больно, но она не прекращала.

      – Тише, тише, тише, – повторяла она, успокаивая нас. – Шшшш, шшшш, шшшш.

      И продолжала щипаться. Она торопливо объяснила нам, что хочет, чтобы у нас на лице появился здоровый румянец, чтобы мы казались немцам вполне упитанными, хорошо одетыми и благовоспитанными детьми. Она поставила на столик против входной двери красивую фотографию нас с Павлом. И все это время она щипала, щипала и щипала нас за щеки.

      Наконец и в нашу квартиру, выбив дверь, ввалились немцы. Тот, что был у них вроде главным, окинул взглядом квартиру. Он вовсе не был похож на чудовище – совсем еще мальчишка! Он внимательно посмотрел на нас с братом. Он видел, что мы чистенькие и вполне здоровые. Щеки у нас горели огнем от маминого пощипывания! Мы были одеты в красивые, чистые рубашки. У меня поверх рубашки был надет мой любимый зеленый свитер. Мы стояли тихо и абсолютно спокойно, но не потому, что были так хорошо воспитаны, а потому, что просто боялись пошевелиться или произнести хоть слово.

      Немец осмотрел нас с ног до головы. Потом он заметил стоящую на столе фотографию и сличил наши лица с теми, что были на портрете, и спросил маму:

      – Врач?

      Это были солдаты вермахта, не гестаповцы и не эсэсовцы, просто солдаты. Они всегда были немного погуманнее, с ними, как правило, было легче разговаривать. Так всегда говорили мои родители.

      Мама отрицательно покачала головой.

      – Профессор? –