Венера в мехах (сборник). Леопольд фон Захер-Мазох

Нет! Я возьму листок и подпишу под ним: «Венера в мехах».

      Ты зябнешь, – ты, сама зажигающая пламя! Закутайся же в свои деспотические меха, – кому они и приличествуют, если не тебе, жестокая богиня красоты и любви!..

      И через некоторое время я прибавил к подписи несколько стихов из Гёте, которые я недавно нашел в его Паралипомене к Фаусту.

      «Амуру! Обманчивые крылышки и стрелы – не стрелы, а когти, и скрытые рожки под венком. Сомненья нет: как все боги Греции, и он лишь – замаскированный черт».

      Затем я поставил гравюру пред собой на стол, оперев ее о книгу, и принялся рассматривать ее.

      Холодное кокетство прекрасной женщины, с которым она драпирует свою красоту темными собольими мехами, строгость, жестокость, лежащая в дивных чертах мраморного лица, меня чаруют и внушают мне в то же время ужас.

      Я снова берусь за перо, и вот что ложится на бумагу:

      «Любить, быть любимым – какое счастье! И все же как бледнеет его яркий восход перед полным муки блаженством – боготворить женщину, которая делает нас своей игрушкой, быть рабом прекрасной тиранки, безжалостно топчущей нас ногами. Даже Самсон – этот великан – отдался еще раз в руки Далилы, изменившей ему, и она еще раз предала его, и филистимляне связали его на ее глазах и выкололи ему глаза, остававшиеся до последнего мгновения отуманенными яростью и любовью, прикованными к прекрасной изменнице».

* * *

      Я завтракал в своей беседке и читал Книгу Юдифи и завидовал злому язычнику Олоферну за его кроваво-прекрасную кончину, за отсеченную рукой царственной женщины голову его.

      «И покарал его Господь и отдал его в руки женщины».

      Эта фраза поразила меня.

      Как нелюбезны эти евреи, думал я. Да и сам Бог их! – Мог же он выбрать поприличнее выражения, говоря о прекрасном поле!

      «Бог покарал его и отдал в руки женщины»… – повторил я про себя.

      Что бы мне придумать, что совершить, чтобы он покарал меня?

      Ах, ради бога… Опять является эта домохозяйка; за ночь она еще сморщилась и стала еще немножко меньше. А там, наверху, опять что-то белеет меж зеленых ветвей…

      Венера или вдова?

      На этот раз вдова, потому что госпожа Тартаковская, приседая, просит у меня от ее имени книг для чтения.

      Я бегу к себе в комнату и быстро тащу со стола пару томов.

      Слишком поздно уже я вспоминаю, что в одном из них лежит моя гравюра – Венера. И теперь она у белой женщины там, наверху, вместе со всеми моими излияниями.

      Что-то она об этом скажет?

      Я слышу, она смеется.

      Не надо мной ли?

* * *

      Полнолуние! Вон уже вышла луна из-за верхушек невысоких елей, окаймляющих парк, и серебристый аромат разлился над террасой, над группами деревьев, залил всю местность, какую только можно охватить глазом, и мягко трепещет вдали, словно зыбкая поверхность вод.

      Так странно манит, зовет… Я не в силах противиться. Одеваюсь снова и выхожу в сад.

      Меня влечет туда, на лужайку, к ней – к моей богине, к