Дорога навстречу вечернему солнцу. Ольга Михайловна Левонович

Михаил Константинович похоронил пять лет назад. Так и жил деревенским бобылём. Дети, две дочери и сын, наперебой звали его к себе, он отказывался. У них свои семьи, свой уклад, а он пока, слава Богу, сам себя обслужить может.

      – У тебя там небо незнакомое, – сказал он старшей дочери в последний её приезд, – а здесь я пробегу по лесу, петельки на зайцев поставлю, в деревне в магазин схожу – вот и день прошёл. А у тебя что делать? На лавочке сидеть? Не поеду.

      Всё бы нормально, да вот, захворал. И не знает никто.

      За два дня до Нового года он очнулся ночью. В кухне, как обычно, горел свет. С кровати хорошо видно было, что открылась входная дверь, вошла женщина в шубе.

      Михаил Константинович не удивился. Двери он не запирал, боялся, что, если умрёт, то никто не сможет попасть в дом. Женщина деловито сняла шубу, под которой оказался белый халат.

      «Врачиха, или медсестра, – с удовлетворением подумал Михаил Константинович, – как только узнали, что я тут болею, один? Незнакомая, наверное – из райцентра».

      Медсестра заглянула в комнату. Немолодая, лицо миловидное, спросила:

      – Как Вы себя чувствуете?

      – Голова кружится, – с усилием проговорил он.

      Она внимательно вгляделась в его лицо, и вдруг в её глазах мелькнуло смятение, черты исказились.

      – Знаете что, – сказала она, и в голосе послышалось беспокойство, – я ведь, кажется, не к Вам! Я ошиблась! Мне нужно в другой дом, – и она махнула рукой в сторону кухонного окна.

      В той стороне, под горой, действительно, было несколько домов. Не обращая внимания на Михаила Константиновича, она быстро оделась, неслышно закрыла за собой дверь. А его снова подхватили волны болезни, властно утянули в забытьё.

      Утро было ярко-сияющим, переливались ледяные узоры на окнах. В сенях кто-то громко топал, стряхивая снег. Дверь со скрипом распахнулась.

      – Ты чо эт, дед Миш? Никак заболел? – горланил Толька, что жил под горой, – У тебя под воротами сугроб намело. Кое-как пробился через баррикаду! Снег три дня назад был, а ни следочка, только до поленницы и обратно натоптано. Ты чо, не выходил никуда?

      – Да вот, расхворался чего-то, – слабым голосом откликнулся хозяин.

      – Значит не знаш, что сёдня ночью дед Пахомов помер.

      Дед Пахомов жил с Толькой по соседству, под горой же. И Михаил Константинович сразу вспомнил медсестру.

      – Это к нему, значит, медсестра приезжала… Не спасла, значит…

      – Кака медсестра? Никакой медсестры, никто к нему не приезжал. Они за фельдшерицей Ниной бегали, так она явилась, когда уж поздно было.

      – Погоди, ко мне ночью заехала одна, врачиха ли, медсестрица ли, в белом халате. Как тебя видел.

      – Ну, дед Миш… У тебя ж ни следочка в ограде! Она что, по воздуху прошла?

      И подумалось тут, а ведь и Шарик не взлаял ни разу, и дверь не скрипнула, а она визжит, хоть уши затыкай, надо дёгтем смазать.

      И перепугалась, что ошиблась… Не к нему шла, а под гору… Не медсестра, значит… А тогда – КТО?

      Отцовские