Тендеренда-фантаст. Хуго Балль

>

      Qui contemplez ceste painture,

      Plaise vous prier pour les aˆmes

      De ceulx qui sont en sepulture.

Saint Bernard[1]

      I. Взлёт пророка[2]

      Однажды обнаруживаешь себя в суматохе воображаемого города. Тут ожидают пришествия нового Бога. Доннеркопф (который больше нигде в романе не появится) перебрался на жительство на башню и распространяет оттуда всевозможные бюллетени – якобы о текущем положении дел. Начинается тёплый вечер. Выступление шарлатана, который возвещает на ярмарочной площади вознесение. Для этого он выдумал собственную теорию, которую пространно излагает. Однако вознестись ему не удаётся из-за скепсиса публики. И какие последствия это имело.

      В тот день Доннеркопфу не дали присутствовать на торжественном акте. И вот, он сидел перед атлантами и людьми, собравшимися в кружок, и возвещал премудрость высших сфер. Он свешивал с башни длинные свитки папируса, изрисованные значками и животными, и тем самым предостерегал народ, стоявший кучками, от крикливых стай ангелов, которые в ярости кружили вокруг башни. А кто-то в этот день носил по городу на длинном шесте табличку, на которой было начертано:

      Талифа куми, девица, тебе говорю, встань[3]

      Это ты, ты ею будешь.

      Дочь бедноты, мать ликования.

      Висельники и ссыльные,

      Арестанты и оступившиеся

      Взывают к тебе.

      Освободи, благослови,

      о неведомая,

      Прииди!

      К пришествию нового божества город готовился постом и слабительным, и уже находились люди, желающие толпой идти ему навстречу. Высказывалось предостережение, гласившее, что ежели кто будет осматривать колёса с колоколами, закреплёнными на окружности, или войдёт в башню, сложенную из чего попало, тот, будучи схвачен без специального разрешения, на месте живьём подлежит смерти. Была свежевыдута причинная связь и выставлена у всех на виду на пожирание священными пауками. С трещотками и волынками двигались, заламывая руки, крестные ходы и чайные процессии людей искусства и науки. Но в воздухе носились водяные знаки, и изо всех дыр торчали стеклянные шприцы.

      И вот, над рыночной площадью, словно так и надо, шествовал сизоликий пророк, обращаясь к смеющимся домам, звёздам, луне и народу и говоря:

      «Лимонно-жёлтое стоит небо. Лимонно-жёлтые стоят поля души´. Мы склонили головы к земле и широко раскрыли уши. Мы растянули парусами фартуки и рясы, и спина из взрывного фарфора проглядывает там и сям.

      Истинно говорю вам: моё смирение обращено не к вам, а только к БОГУ. Всякий взыскует счастья, до которого он не дорос. Ни у кого нет столько врагов, сколько он мог бы иметь. Человек – несбыточная фантазия, чудо, божественная случайность, полная коварства и двоехитрости.

      Однажды я сам неузнаваемо погряз в любопытстве и подозрительности. И вот, я повернул назад и вошёл. И вот, тут горели свечи, капая мне на череп. Но моим первым познанием было вот что: малое и великое – это безрассудство. Великое и малое – это релятивизм. И вот, мой палец высунулся наружу и обжёгся о солнце. И вот, стрелка башенных часов процарапала почву улицы. Но вы полагаете, что чувствуете, и вас самих расчуют».

      Он сделал паузу, чтобы прочистить себе ухо, и бросил взгляд на пятый этаж четвёртого здания. Там из окна высовывалась розово-шёлковая ножка Люнетты. На ней сидели два крылатых существа, сосущие кровь.

      И пророк продолжил:

      «Истинно, ни одна вещь не такова, какой выглядит. Она одержима духом жизни и кобольдом, который замирает, пока на него смотрят. Но стоит его разоблачить, как он преображается и становится страшен. Я годами носил тяготу вещей, которые хотели своего освобождения. Пока я не увидел и не постиг их размера. Тут во мне взыграла страсть. Жизнь ужасна! Тогда я простёр руки – для защиты – и полетел, понёсся стрелой над крышами».

      Как можно заметить, пророк, зачарованный музыкой собственных слов, не произнёс никаких неисполнимых обещаний. Шумно всплёскивая обеими ладонями, он поднялся, пролетел, словно на пробу, изрядный отрезок пути по вечернему небу, но потом заложил вираж и с несколькими подскоками приземлился.

      Люди, по пояс высунувшиеся из окон со всех сторон ярмарочной площади, были напуганы, но в недоверчивой досаде мотали головой, поскольку это зрелище неприятно поразило их, размахивали что есть мочи солёными трубками и принесёнными бумажными фонариками, крича:

      «Увеличительное стекло! Увеличительное стекло!»

      Поскольку стало известно, что пророк в своих приёмах часто применял одно из таких стёкол, люди полагали, что всё происходящее – не более чем махинация пророка, который подобными инструментами маскирует свои уловки. Был также забавный эпизод, в котором одна любопытная женщина, которая слишком сильно размахивала древком флага, сорвалась и, подхваченная вечерним ветром, полетела над крышами в сторону востока. Далее: взлетал петух с растрёпанным серпом над веерами дам; это считалось

1

О вы, милостивые государи и дамы, Созерцающие эту картину, Прошу, помолитесь за души Усопших здесь. Автоэпитафия Бернарда Клервоского – католического святого, теолога и мистика XII в., которую Балль заимствовал из сборника изречений мистиков, изданного под редакцией Реми де Гурмона в 1892 г. с предисловием Ж.-К. Гюисманса (четверостишие переведено К.В. Дудаковым-Кашуро).

2

Впервые эта глава была публично прочитана Баллем 7 февраля 1916 г. в «Кабаре Вольтер», т. е. спустя несколько дней после его открытия.

3

Библеизм «талифа-куми» (ţlīthā qūm, арам.) означает «девица, встань». Здесь Балль, по сути, приводит слова Иисуса Христа по Евангелию от Марка (Марк 5:41) в той части, где Иисус воскрешает дочь начальника синагоги.