Остров для белых. Михаил Веллер

тянуть, – подытожил байкер. – Завтра выступаем.

      – Ладно, – сказал ковбой. – Юта и Вайоминг готовы.

      Глава 9. Сандерс, Ребе и облом

      Этот пентхауз фешенебельного дома на 66-й Ист выглядел по меньшей мере странно. Из лифта Берни с колебанием шагнул в какой-то тесный трухлявый сарай. Он скорчил гримасу, огляделся и толкнул щелястую дверь из шершавых старых досок. Дверь, разумеется, заскрипела. За ней… за ней… вообще там была деревня.

      Деревенский двор. Трава, лужа, мощеная редким булыжником дорожка и крытый соломой дом. Маленький, кривенький и невесть из чего сляпанный. И все было какое-то серое, сырое, бедное, даже куры и навоз пахли бедностью. Только небо наверху было синее, промытое, с быстрыми обрывками облаков. (А навоз-то откуда, подумал Берни.)

      – Ну-ну, – пробормотал Берни, – это ж почем стоит на Манхэттене такая бедная деревенская жизнь?

      – Да нет здесь никакого Манхэттена, – возник в воздухе на диво ясный и ровный голос. В венской качалке у крыльца сидел… ну да, вот именно, смотря кто сидел. Можно сказать: маленький седенький старичок. А можно: величественный среброкудрый старец. И глаза у него были не то мудрые, не то бойкие, не то уставшие от всего, что видели.

      – Впрочем, деревни тоже нет – продолжал он, прихлебывая чай из стеклянного стакана с подстаканником – Ведь материальное и духовное должны же когда-нибудь сойтись. Вот они и сошлись. Где же, если не здесь? И когда же, если не сейчас? Так что все окружающее, – он обвел рукой, – это просто отображение нашего духовного мира.

      Тогда Берни увидел покосившийся дощатый забор, а под ним заросли крапивы и яркие васильки.

      – Я его тоже люблю – сказал чаевник, и Берни заметил летящего в небе жениха-Трампа, держащего за руку отклонившуюся на девяносто градусов невесту-Хиллари.

      – Ребе, – покаялся Берни, – я атеист, но…

      – Бывает и хуже, – махнул тот, кого он назвал ребе, и указал ему на стул рядом с собой: – Садись, чаю попьем. Поговорим. Ты же знал, к кому шел?

      – Знал.

      – К кому?

      – К Любавическому Ребе.

      – Ну так привет.

      – Здравствуйте, Менахем Мендл. Я рад, что вы…

      – Ты чай пей. – И Берни увидел стоящий перед ним на грубо сбитом столе тонкий стакан в подстаканнике. В темно-коричневом чае плавал тонкий ломтик лимона и торчала серебряная ложечка.

      Он обжегся чаем, сладким, как сироп.

      – Сладкий, как твои мечты, – сказал Ребе.

      – Мечты были слаще.

      – Так что же им помешало? Ты говори, раз уж пришел, – разрешил Ребе, и Берни стал говорить.

      Он говорил о том, как победил на выборах. Как простые люди и непростые, студенты и безработные, профессора и журналисты, феминистки и геи, белые и черные, латиносы и социалисты, жертвовали собственные деньги в его поддержку. Как его затирала своя же Демократическая Партия, но он прошел!

      – И ты стал строить в Америке социализм.

      – Да не важно, как это называется! И не я – мы все. Все нормальные трудящиеся люди. И