О женщинах и соли. Габриэла Гарсиа

а сейчас приступят к другому роману, принадлежащему перу кубинского писателя.

      Мария Изабель не находила в себе сил поднять на него глаза. Все внимание она сосредоточила на листьях, на скручивании куколок, одна плотнее другой.

      – Сирило Вильяверде, – начал Антонио, – «Сесилия Вальдес».

      У нее дрожали руки. «Крепче, – сказала она себе. – Скручивай крепче».

      – «Женщинам Кубы: Вдали от Кубы, лишенный надежды когда-либо вновь увидеть ее солнце, ее цветы и пальмы, кому, как не вам, дорогие мои соотечественницы, отражение всего самого прекрасного, что есть в нашей родине, смею я посвятить сию печальную повесть?»

      Голос Антонио помогал рабочим пережить это безрадостное утро. Он говорил об испанской и креольской элите; о любви между свободными и обращенными в рабство чернокожими кубинцами; о женщинах-мулатках и их роли в истории острова. И все же автор был мужчиной-креолом, влиятельным человеком. Не так уж и отличался от других писателей. Пообедав черствым хлебом и горьким кофе, одна в опустевшем доме, Мария Изабель вернулась на фабрику, слушать продолжение «Отверженных».

      Так проходили дни. Ночные кошмары и истерические слезы уступили место обморочной усталости. И зачем-то, возможно от одиночества, а возможно от осознания, что у нее никого не осталось на всем белом свете, месяц спустя она дождалась Антонио после работы и сказала ему:

      – Я не Сесилия Вальдес, – и добавила: – Для меня было бы большой честью, если бы вы мне что-нибудь почитали.

* * *

      Однажды, еще в детстве, отец Марии Изабель взял ее с собой в центр Камагуэя, когда отвозил на рынок корзины с кофейными зернами, собранными хозяином плантации. Там она восторженно глазела на зажиточных испанцев, прогуливающихся по городскому променаду со своими семьями – женщины в пышных юбках из тонкого льна шли с зонтиками в руках, дети играли с обручами и палками или несли под мышками связки школьных учебников. На рынке она видела рабынь, которые таскались по пятам за белыми женщинами с ворохом их покупок – испанки указывали на что-нибудь пальцем, и чернокожие женщины в платьях, больше похожих на привычные Марии Изабель крестьянские халаты, подхватывали это с прилавка.

      Тогда она спросила отца, указывая на свою кожу:

      – Где все люди, похожие на меня?

      Он шлепнул ее по губам, заставив замолчать. Детям не давали слова, напомнил он ей. Дети не задают вопросов – дети отвечают. Дети делают то, что им говорят.

      Теперь она знала ответ. Женщины mulata[10] были здесь, в этих полях, одни свободные, другие нет, иные даже выдавали себя за креолок. Полугласное правило поработителей: смешайтесь, дабы mejorar la raza[11]. Испанские мужчины, ваше насилие – благо, ваше насилие делает расу этой колонии чище. И теперь таким, как она, можно сказать: ты не черная, ты – mulata, а mulata – это major[12], и поколения твоих потомков blanquear[13], подбираясь все ближе и ближе к белизне кожи, пока сами не начнут подчиняться тому же правилу. На каких-то

10

Мулатки (исп.).

11

Усовершенствовать расу (исп.).

12

Лучше (исп.).

13

Выбеливаться (исп.).