Песнь цветов. Йека Петрова

щелчка. И, хоть Третьяк и попрекал сестру за мягкосердечность, сам с лёгкостью вступался за неё. Так было, напомнит цветок, до этого самого вечера. (С тех пор, как цветочница спряталась за терновым занавесом, даже самые порядочные жители превратились в непорядочных.) Этим вечером, ещё не поздним, но уже предвещающим темноту, Фаня пришла с прогулки, села на стул и расплакалась. На её лице красовался большой красно-синий синяк.

      – Эй, нюня! – завопил Третьяк. – Кто тебе фонарь под глазом поставил?

      – Сашка, – всхлипнула девочка. – Не знаю, за что она меня; все вдруг переменились, озлобились…

      – «Перюмюнились, озлоблились» – передразнил её брат.

      – Не говори с ней! – вступила бабушка. – Она же больна, ты что, не видишь?

      – Чем больна?

      – Милосердием, – презрительно начала Василиса, – доброжелательностью, – с отвращением поморщилась она, – участливостью, сердечностью, человеколюбием – тьфу!

      – Быть нюней – это не болезнь! – возразил Третьяк и запрыгал вокруг сестры. – Фаня – нюня, Фаня – нюня! Бе-бе-бе, ле-ле-ле, ме-ме-ме!

      Женщина, не помня себя, с размаху дала внуку подзатыльник, и тот, оскорбившись, убежал.

      – Ты ли это, бабушка? – удивилась девочка. – Не бей его больше никогда.

      – И как это у меня рука поднялась, – пролепетала Василиса, начиная наматывать по комнате круги. – Да что же это происходит – такая злость берёт! А всё почему? Потому, – повернулась она к Фане, – что ты такая жалкая букашка! Ты б ту монету нашла – не продала б ведь – за даром отдала, – и Василиса тут же накрыла рот ладонью, а сверху ещё второй рукой прижала – чтобы наверняка.