Дитя господина Лина. Филипп Клодель

которыми гуляли кудахчущие курицы и утки искали корм.

      Старик сознает, что про себя говорит о деревне в прошедшем времени. От этого у него сжимается сердце. Сердце начинает болеть по-настоящему, и Лин кладет свободную руку на грудь.

      На скамейке ему не холодно. Думать о деревне даже в прошедшем времени – почти как быть там. Хоть там ничего и нет. Все смешалось с землей, дома сгорели; собаки, свиньи, утки, курицы и большинство людей погибли. А те, что выжили, подобно ему, разъехались по планете. Старик поднимает воротник плаща и гладит спящую малышку по голове. Вытирает ей слюни и остатки рисовой каши.

      Внезапно Лин замечает, что на скамейке уже не один: рядом сел человек и смотрит на деда с малышкой. Возраста такого же, как Лин, может, слегка моложе. И выше, и толще, и кожа у него свежее, и одет он легче.

      – Холодрыга, да?

      Незнакомец улыбается, складывает руки пирожком и дует в ладони, затем достает из кармана пачку сигарет, постукивает по донышку – сигарета выскакивает. Человек протягивает пачку господину Лину, тот качает головой.

      – Вы правы, мне тоже следовало бы бросить, – говорит незнакомец. – Но если бы мы бросали все, что следует…

      Легким мягким движением он подносит ко рту сигарету, зажимает ее губами, вдыхает дым, прикрывает глаза, шепчет:

      – Все-таки приятная вещь…

      Старик не понимает ни единого слова, но чувствует, что незнакомец настроен доброжелательно.

      – Вы часто сюда приходите? – спрашивает человек, хоть и не ждет ответа.

      Он смакует каждую затяжку, наслаждаясь ароматом табака, и продолжает говорить, почти не глядя на господина Лина.

      – Я прихожу почти каждый день. Здесь не очень-то красиво, но мне нравится это место, у меня с ним связаны воспоминания.

      Он умолкает, глядит на малышку на коленях у старика, затем на самого старика, утонувшего в слоях одежды, словно в пеленках, и снова – на ребенка.

      – Хорошенькая у вас девчушка. Как зовут?

      Незнакомец вопросительно задирает вверх подбородок и пальцем указывает на малютку. Господин Лин понимает.

      – Сандью.

      – Сандьё[1]… – повторяет человек. – Забавное имя. А меня зовут Барк, а вас? – Он протягивает Лину руку.

      – Tao-laï, – вежливо отвечает господин Лин.

      Так на языке его родной страны желают доброго дня. Двумя руками он пожимает руку незнакомца, огромную руку с гигантскими мозолистыми пальцами, сухими, потрескавшимися, в порезах.

      – Ну здравствуйте, господин Tao-laï, – с улыбкой говорит человек.

      – Tao-laï, – повторяет старик, долго не отпуская руку незнакомца.

      Сквозь облака проглядывает солнце. Хотя на небе серым-серо, на головокружительной высоте тучи расступаются, бледнеют, впускают в мир свет. Дымовые мотыльки от сигарет господина Барка вспорхнут с его губ – и летят на солнце. Иногда незнакомец выдыхает через нос. И тогда господин Лин думает о буйволовых ноздрях и о факелах,

1

Сандьё (Sans Dieu фр.) – французское «Sans Dieu» (Сандьё) созвучно «Sang diû» (Сандью).