На разрыв. Дарёна Хэйл

она отношения не имеет.

      Два часа спустя, съев огромную тарелку греческого салата и два огромных же сэндвича и запив всё это новой порцией кофе, Варвара наконец поднимается с удобного дивана, и Оскар поднимается следом за ней. Не зная зачем, она протягивает ему свою визитку: асфальтово-серый прямоугольник пластика, ничего лишнего, только белые буквы и цифры.

      – Варвара Левицкая, – старательно читает он, с выражением и больше того, наигранным удивлением, словно не видел фамилии у неё на странице Вконтакте. – Как какая-нибудь княжна…

      – О, – усмехнувшись, Варвара едва заметно качает головой. – Вовсе нет.

      На «какую-нибудь княжну» она похожа меньше всего, и потомственными дворянами её предков не назовёшь, хотя за претенциозную фамилию при Советском Союзе они могли и пострадать. Ну, если бы жили где-нибудь ближе к столицам, потому что в глухих сибирских лесах были вещи важнее фамилий.

      Выживание, например.

      – Прапрадеда по отцу раскулачили и вместе с семьёй сослали в Тобольск, – зачем-то говорит она, заматывая шарф вокруг шеи. – А с материнской стороны – сплошные идеалисты, ехавшие поднимать целину. И ни одной завалящей княжны. Прямо вообще ни одной.

      Тёплые тёмные глаза смотрят на неё с уважением.

      Давным-давно Варвара читала: чем больше вокруг слепящего солнца или слепящего снега, тем темнее глаза у живущих в таких зонах людей. В их полосе солнечных дней едва ли наберётся на сотню, да и снег с улиц убирают раньше, чем он успевает выкрасить город в белый, а глаза у Оскара такие, будто солнце и снег вокруг круглые сутки, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в году.

      Оскар сияет, и, на самом деле, это ей нужны самые тёмные на свете глаза, чтобы от него защититься.

      Родной серо-зелёный не спасает от слова «совсем».

      Оскар подаёт ей пальто, очевидно всё ещё впечатлённый:

      – Редко встретишь кого-то, кто так хорошо знает историю своей семьи…

      Варвара только отмахивается.

      – Знать историю вовсе не означает не повторять совершённых в прошлом ошибок.

      Она говорит это не потому, что сама совершала ошибки и всё повторяет их, повторяет. Она говорит это потому, что слишком часто в своей жизни слышала обратное утверждение, и теперь отрицание всплывает в голове и просится на язык каждый раз, когда кто-то заводит речь о необходимости помнить историю.

      Знать свои корни – это не необходимость. Тысячи людей живут и без этого, а время религий, полагавших, будто загробная жизнь предков зависит от поведения потомков, безвозвратно прошли. Знать свои корни – это не необходимость. Это привилегия, бонус, баловство.

      И огромное счастье.

      Смотреть на себя – и практически видеть за собой поколения самых разных людей со своими силами и слабостями, своими интересами и достижениями. Заглядывать внутрь себя – и ощущать родство с ними, ощущать свою общность и связь. Представлять, как они давным-давно занимались тем, на что сейчас у неё не хватило бы ни сил, ни умений: вставали