Охотница и чудовище. Ясмина Сапфир

распласталась по простыне в вязком забытье.

      Ничего, выживет. Минут через пять беспамятство перейдет в крепкий сон, а к утру ночь испарится из жизни чернобровой.

      Упиваясь сытостью, металлическим тонусом мышц, силой, что зазвенела и потекла по венам, я зашел в ванную. Ополоснулся, надел чистое – сменную рубашку и брюки всегда носил с собой.

      Вернулся в комнату.

      Чернобровая лежала, раскинув ноги и руки по сторонам – спала глубоким, усталым сном.

      Все нормально. К утру будет в порядке. Только слабость, легкое головокружение и провал в памяти оставит ей наш секс.

      Она не вспомнит меня, я не вспомню ее. Все по-честному.

      Я открыл окно и заскочил на широкий подоконник.

      Город не спал. Огни «магнитных автомобилей» мельтешили по небу безумным роем светлячков. Окна небоскребов то чернели пустыми глазницами, то добавляли к файер-шоу машин прямоугольники рассеянного света.

      Вывески всех цветов радуги, 3Д брендмауэры и рекламные щиты били по глазам дикими сочетаниями красок.

      Я помнил этот город еще серым скромником прошлых веков. Когда рассеянный свет вывесок не переспорил бы жемчужины фонарей. А небоскребы казались утесами среди холмов пятиэтажек.

      Я помнил это место, когда здесь и города-то не было…

      Все вокруг менялось, и только я оставался прежним. Бесчувственным, сколько бы химии любви не съел, расчетливым, на какие бы ласки не расщедрились женщины на одну ночь.

      Силы все приливали и приливали, и я заскучал по родному дому.

      Оттолкнулся и… спрыгнул…

      Я столько раз делал это, повторял как ритуал… и вот сегодня, впервые, что-то пошло не так.

      Стопы коснулись пружинистого асфальта, сиреневого, как подернутый сумерками лед.

      Я мягко приземлился на полусогнутых ногах. Резко выпрямился и… почувствовал толчок в спину.

      Инстинктивно отпрыгнул вперед и собирался продолжить путь. Но все-таки оглянулся.

      Она сидела на асфальте, по счастью теплом, с подогревом. Тяжело и возмущенно вдыхала свежий, ночной воздух. Куталась в шерстяную кофту при двадцати трех градусах по Цельсию. Еще одна индиго.

      Собранные в высокий пучок волосы в свете круглощекого фонаря отливали медным.

      Зачем я нагнулся? Она подбирала разбросанное по асфальту добро, суетливо возвращая его в сумку. Не в дамский клатч, как мои излюбленные жертвы-кокетки, в дорогую, кожаную, но увесистую сумку.

      Я пододвинул блокнот и ручку, что валялись у самых ног. Коснулся узкой ладони с по-детски остриженными ногтями и… замер.

      Пальцы вздрогнули. Странная, теплая волна прошлась по телу. Сердце, что веками билось двадцатью ударами в минуту и ни одним больше, даже во время секса, даже во время побега, вдруг яростно заколотилось. Тук-тук-тук…

      Она подняла глаза – красно-карие, полные тяжелой грусти. Старой знакомой в глазах индиго.

      Я замер, оглох и ослеп, весь ушел в этот взгляд.

      Черные ресницы подчеркивали разрез глаз формы миндаля.

      Четко