Искусник. Валерий Петрович Большаков

тяжеловесными грациями, она бы точно вдохновила.

      «Али мы не Рубенсы?..»

      Округлые линии сангиной цвета спелого мандарина и яркой ржавчины, сдержанные перепады серой и черной сепии сложились в костяк рисунка, а растушевка скомканной салфеткой, а то и просто пальцами нарастила плоть, придавая плоскости глубину. Приглушенный охряный фон рывком приблизил изображение, словно отделил его от бумаги. Четкими линиями проявились глаза, разной светлотой заиграли валёры…

      «Получилось, вроде…» – мелькнуло у меня. Затем резковато и вслух:

      – А есть лак для волос?

      – Щас! – сорвалась с места Лиза.

      Шлеп-шлеп-шлеп… Прибежала.

      – Вот! А зачем лак?

      – Чтобы рисунок не осыпался.

      – А-а… – уважительно затянула нимфетка.

      Я встряхнул баллончик, распылил клейкую морось по бумаге, и выдохнул:

      – Готово!

      – Ну-ка, ну-ка… – заинтересовался Еровшин, надевая очки в толстой черной оправе.

      – Можно? – прошептала Лизаветка, первой увидевшая портрет.

      – Можно.

      – Мам, смотри! – выдохнула девушка.

      Тетя Вера порозовела от декольте до ушей. Майор приподнялся, чтобы лучше видеть, удерживая пальцами очки, а молодая чета замерла, одинаково кругля глаза. Тишина настала такая, что мне был ясно слышен ворчливый голос деда Трофима, воспитывавшего кота.

      – Тётя Вела, тётя Вела! – громко запела Софи, хлопая в ладошки. – Мамоцька, смотли – тётя Вела!

      Катя только головой помотала, всматриваясь в рисунок.

      – Ты сто, – обиделся ребенок, – не велись?!

      – Верю, солнышко, верю… – пробормотала молодая женщина, тиская дитя, и чмокнула в пухлую щечку. – Твой Антон – настоящий художник!

      – Антоса! – зазвенел, завибрировал тонкий голосишко. – Ты худозник?

      Я расслабленно кивнул, будто с устатку.

      – Да-а… – забасил Еровшин, усаживаясь. – Поразили вы меня, Антон… По-хорошему поразили!

      Красная от смущения тетя Вера гордо обвела взглядом соседей, а притихшая Лизаветка теребила косичку, ширя глаза то на маму, то на ее портрет.

      – Мам, ты, оказывается, такая красивая у меня…

      – Скажешь тоже… – запыхтела натурщица, повышая градус румянца.

      Родители Софи переглянулись. Георгий кивнул Катерине, и та заговорила, преувеличенно оживляясь:

      – О, Антон, пока не забыла! Помнишь, ты перед Новым годом еще говорил, что хочешь художником-оформителем устроиться? Не передумал еще?

      – Нет, – мотнул я головой, подозрительно посматривая на доброхотов.

      – К нашему институту прикрепили небольшой заводик, приборостроительный, – взял слово Гоша. – Андрюха… э-э… директор искал художника-оформителя, и я сказал, что есть у меня один на примете. Ты как? Зарплата – двести двадцать рэ.

      – Да я, в принципе – за. А где это?

      – На Чистопрудном! – подсказала Катя. – Большой, такой, дом в стиле конструктивизма.

      – Схожу завтра, с утра пораньше, – заявил я при свидетелях, и Лизаветка