Возвращение Орла. Владимир Алексеевич Фадеев

не хотят, чтобы другие радовались… всяко может быть. Сами-то они, небось, мудрые…

      – Правильно, Сергей Иванович: знание – сила, а мудрость – радость, – Аркадий был всегда на стороне старика.

      – Погодите, – перебил всех вышедший из своего ступорка Николаич, – а как же увидеть то, что ещё не явлено, то, что ещё невидимо? Как же новые вещи из твоей сущи вытягивать?

      Дед вздохнул.

      – Непросто… Дети могут, или во сне бывает, или вот… – постучал корявым пальцем по кружке. – А так только особые люди, взор у них чистый, вострый, за явленные уже вещи не цепляется, мирское, как нам, этим видунам не помеха.

      – Есть сейчас такие?

      – Как не быть, творилы… – вздохнул, – Да, словом ещё можно: правильное слово родится, а за ним и вещь объявляется, это самый прямой ход.

      – Вначале было слово? – воскликнул, услышав знакомое Африка.

      – Не глазами видели, а словами? – многозначительно хмыкнул Семён.

      – Так. Иное слово поглазастей любого бинокля будет… затем они и появились, слова, ими прежние силачи из сущи вещи изымали… не лясы точили.

      – Вот ведь: есть же русское слово – сущь, и по смыслу, и по… сути, – сокрушался Николаич, – а у нас «вакуум», и будь хоть он трижды творящий, сути-то не выражает.

      – Что это такое ваш вакум? Пустота?

      – Ну, не совсем пустота. Это как бы сыр из одних дыр, но в обёртке и с ценником.

      – Еще ничего, то есть сырная сущность. Правильный вакум, а слово всё одно – пустое… Ино дело – сущь.

      О чём-то шептались они и с Поручиком, и Африке загадывал загадки, а уж у Капитана с дедом была отдельная песня.

      Вровень с рекой дед ценил только дерево, в реке – стреж, в дереве – ствол. Из листков-цветков челна не выстругать…

      Лещ

      Когда теперь мы видим рыб, плавающих в воде, то эти рыбы, – конечно, в выродившейся форме – являются остатком того человека.

      Р. Штайнер

      «Сбрендила, – сообразил Винч и просмотрел этикетки у дальних рядов: ряд «агдама», ряд «777», ряд «солнцедара», три безымянные «бомбы», две «столичные» и два последних ряда по четыре бутылки из «розового крепкого». Можно было восстановить график завоза в магазинчик, а также размер учительской пенсии. – Съехала наша бабушка Яга с катушек от «розового крепкого».

      – А что он – обещал? – Чтоб как-то сгладить, спросил Африка.

      – Приплывёт, сказал, через год… вот, приплыл.

      Мешок ещё раз подпрыгнул, из него выпростался чёрный сопливый хвост и мазнул по очкам ровнёхонько свалившегося к мешку Николаича, тот с трудом встал на четвереньки, задрал голову и, ничего не увидев, начал тереть очки пальцами.

      – Ч-что тут у вас за туман? – и упал снова. Воистину, ему, одноимённому, было тяжелее всех – все удары в него, неприкрытого вторым именем, попадали без промаха. Сколько раз думал Капитан спрятать Николаича за какой-нибудь кликухой, но вот ни одно прозвище к нему не прилипало. Мучился. Его крутило и корёжило, но, правда, всё равно без ожидаемых чертями последствий, потому что большую часть времени проводили всё-таки на косе, под