Птичий город за облаками. Энтони Дорр

по каменистой фессалийской дороге. Кристофер говорит: «В жизни не видел более ленивого осла! Он жалуется на каждом шагу», и Оливия подхватывает: «Как только доберемся до нашего притона, перережем ему глотку и сбросим его с обрыва». Алекс сдвигает ослиную голову наверх и чешет лоб.

      – Мистер Нинис?

      Прожектор для караоке ослепляет. Зено, чтобы не упасть, садится на складной стул.

      Кристофер говорит сквозь лыжную маску:

      – Извините, что я спутал реплику.

      – Ничего страшного. – Зено старается говорить спокойно. – У вас у всех отлично получается. Очень смешно. Гениально. Всем понравится.

      В аудиоколонке стрекочут цикады и сверчки. Картонные облака поворачиваются на ниточках. Все дети смотрят на Зено. Что ему делать?

      – Так нам продолжать? – спрашивает Оливия и взмахивает картонной саблей.

      Глава шестая

      Разбойничий притон

Антоний Диоген, «Заоблачный Кукушгород», лист Ζ

      …огромными ноздрями я обонял розы, растущие в огромных садах на окраине города. О, этот сладкий, навевающий грусть аромат! Однако стоило мне потянуться к цветку, злые разбойники били меня палками и саблями. Ноша колола меня через тюки, неподкованные копыта болели, а дорога вилась все выше в выжженные каменистые горы к северу от Фессалии, и я вновь проклял свою участь. Всякий раз, как я открывал рот, чтобы зарыдать, из него вырывался громкий жалобный крик и негодяи подгоняли меня еще сильнее.

      Звезды померкли, взошло белое жаркое солнце, а меня все гнали в горы, где не росло почти ни одной былинки. Меня осаждали мухи, спину пекло, и, сколько я видел, вокруг были только обрывы и скалы. Когда мы останавливались, мне приходилось жевать колючки, ранившие мои нежные губы, в то время как мои седельные сумы были наполнены украденным из гостиницы – не только драгоценными браслетами и диадемами хозяйки, но и мягкими хлебами, вяленым мясом и овечьим сыром.

      К полуночи мы добрались до устья пещеры на каменистом перевале. Оттуда вышли еще разбойники и приветствовали тех, что пришли со мной. Меня тычками прогнали через залы, блестящие украденным золотом и серебром, и оставили в жалкой темной пещере. Мне пришлось есть прелую солому, запивая ее водой из сочащейся между камнями струйки, и всю ночь я слышал, как разбойники пируют и хохочут. Я рыдал о моей…

      Константинополь

      Осень 1452 г.

Анна

      Ей исполнилось двенадцать, хотя никто не отметил этого дня. Анна уже не бегает в развалинах, играя в Одиссея, когда тот прокрадывается во дворец царя Алкиноя. Как будто, когда Калафат спалил пергаментные тетрадки Лициния, Феакийское царство тоже рассыпалось пеплом.

      У Марии снова отросли волосы на том месте, где Калафат вырвал ей клок, и синяки под глазами давно прошли, но какая-то более глубокая травма осталась. Мария кривится от яркого света, забывает названия вещей, недоговаривает фразы. Из-за головных болей она прячется в темноту. Как-то ясным утром, до полуденного колокола, Мария роняет ножницы и хватается за глаза:

      – Анна,